Проповедуя просвещение, распространяя его, расчищая путь для свободного развития цивилизации, подавленной своекорыстием и деспотизмом господствующих классов, энциклопедисты искренно верили, что тем самым они расчищают путь и для общего счастья, для народного блага и свободы. Просвещение и цивилизация были для них синонимами прогресса, непременным условием народного блага. Цивилизация тогда скрывала от мира свою другую сторону. Литература Просвещения ее не разглядела… Руссо заметил эту обратную сторону, указал ее и со свойственной ему страстностью восстал против цивилизации. Деятели литературы Просвещения сначала изумились и, по-видимому, полагали, что красноречивое нападение Жан-Жака на цивилизацию есть лишь приступ, искусный маневр. Они ждали затем иных речей, которые тем выше вознесут благодеяния культуры. Чувствуя в Руссо врага врагов своих, врага всякого неправого господства, они не могли и представить себе возможность искреннего порицания им цивилизации. Или маневр искусного полемиста, или бред сумасшедшего, или корыстное лицемерие: ничего другого они не могли видеть в идеях Руссо. И когда убедились, что это отнюдь не маневр со стороны Руссо, что Руссо является самым опасным и талантливым врагом их идей, они тем с большей энергией, можно сказать с яростью негодования, восстали против неожиданной и непредвиденной ереси. А убедиться в истинном значении и направлении литературной деятельности Руссо им пришлось очень скоро. Раз начав борьбу, Руссо быстро развертывал силы, быстро и неудержимо завоевывал умы и выбивал с их позиций все недавние непререкаемые авторитеты прогрессивного общества.
После поразившей и смутившей многих диссертации «О влиянии наук на нравы» Руссо выступает с рассуждением «О причинах неравенства в человеческом обществе». Страстная критика неравенства здесь идет рука об руку с не менее страстными обвинениями цивилизации, являющейся его главной причиной. Серьезные умы среди энциклопедистов уже задумались над направлением этой новой силы, и Дидро уже попробовал остроумно и мягко отпарировать удары, стараясь направить их на общих врагов. Второстепенные умы просветительного направления не соблюдали такой осторожности и своими слабыми, хотя и резкими нападками вызывали лишь победоносный отпор со стороны Руссо. Эта полемика все яснее вырисовывала точку зрения Руссо, все сильнее отделяла его от литературы Просвещения, все более покоряла мыслящую публику, особенно молодежь. «Новая Элоиза» явилась новым, необычайно могущественным нападением. Эта трогательная история любви молодых людей, одинаково достойных и одинаково стремящихся друг к другу, фатально кончается несчастьем для них и для всех окружающих. Причина несчастья – в условиях, созданных цивилизацией. Природа дала все для счастья героев и для того, чтобы они могли и вокруг себя изливать счастье и радость. Цивилизация же с ее противоестественными учреждениями, с ее искусственными чувствами, с ее условными правилами и обязанностями кассировала все эти дары природы и из блага породила зло, из счастья создала несчастье, без вины осудила, унизила, обездолила людей, достойных самого лучшего! Эта потрясающая драма произвела ни с чем не сравнимое впечатление. Пламенные страницы высокого красноречия, всюду разлитая гуманная сердечность, тонкая обрисовка действующих лиц, влагаемые в их уста слова глубокой и высокой страсти, редкие художественные достоинства романа – все соединилось, чтобы доставить ему неслыханный успех, а его автору – невиданное дотоле могущество (и могущество одною силою убежденного слова). Вожди литературы Просвещения поняли необходимость взять борьбу в свои руки из неумелых рук второстепенных писателей. Сам Вольтер вмешался в полемику, но Руссо, как бы не давая опомниться своим противникам обоих фронтов, выпустил одно за другим почти одновременно два важнейших своих сочинения.
Это были «Общественный договор» («Contrat Social») и «Эмилъ». В первом доктрина Руссо получила свою окончательную догматическую форму. Верховное право народа (souveraineté du peuple) и демократическое равенство были основными принципами этой доктрины. Естественное, для всех одинаковое и равное, право личности являлось санкцией доктрины, устранявшей все прежние санкции: и божественное благословение, и давность, и пыльные пергаменты, и даже интересы нации, блага просвещения. Все это стушевывалось перед естественными правами человека и суверенитетом народа, то есть собрания личностей, добровольно вступивших в общественный договор. Простота принципа, его прямолинейная логика и его независимость от каких бы то ни было заветов старины, так же как и от рамок цивилизации, изумили мир – очаровали одних, озлобили других. «Эмиль» был как будто для того написан, чтоб довести это очарование до энтузиазма, а это озлобление – до белого каления. Человечество не видело книги, которая с чарами художественного творчества и тонкого ума соединяла бы столько беспощадной и обаятельной критики самых основ того, что почиталось краеугольным камнем просвещения и цивилизации. Тот же «Эмиль», с другой стороны, не оставлял камня на камне от той школы, от той семьи, от той системы общественного и домашнего воспитания, которые были освящены авторитетом католической церкви и поставлены под охрану законов французского государства. Выход «Общественного договора» и «Эмиля» явился сигналом для начала гонений на Руссо со стороны правящих классов и страстной полемики между ним и вождями литературы Просвещения. Вольтер стал во главе этого похода.
Большой исторический интерес представляет это единоборство двух величайших писателей XVIII века. Если Вольтер развернул в этой полемике всю силу своего едкого, язвительного, бесподобного остроумия, то, с другой стороны, и Руссо оказался на высоте и волновал сердца высоким красноречием и широкой гуманностью. Переходя с места на место, отовсюду гонимый, всюду преследуемый, Руссо то там, то здесь разбивал свой временный лагерь и продолжал борьбу. Из Невшателя он написал «Lettres de la Montagne»[1], эту страстную филиппику против своих противников обоих лагерей. В Англии начал «Confessions»[2] —беспощадное самообличение и такое же беспощадное бичевание своих врагов. Борьба эта занимала историков литературы и с точки зрения художественной красоты знаменитого турнира, и по существу спора. С обычной ловкостью весь спор Вольтер разделил на ряд отдельных эпизодов, в которых по отдельности фернейский философ был зачастую более прав, нежели его странствующий, гонимый, больной физически и душевно противник. Но за деревьями отдельных эпизодов немногие разглядели лес основного вопроса: точно ли в развитии культуры и заключается вся задача и весь интерес человечества? Точно ли культура всегда благодетельна и ведет человечество к добру и правде? Точно ли программа, провозглашенная литературой Просвещения, есть программа народного блага и справедливости? Не просмотрели ли ее славные авторы существенной стороны культурного развития? И не указал ли Руссо на этот просмотр своей страстной проповедью против неправд цивилизации? Потому-то вокруг Руссо и теперь кипят страсти, волнуются сердца, раздаются благословения и проклятия… Его идеалы, его идеи еще и теперь – факторы современной истории, и задумчивый, меланхолический Жан-Жак еще участвует в развитии современных событий. Вольтер, Монтескье, Дидро, Кене, восстав против феодального господства и клерикальной опеки, полагали служить интересам народа, который был угнетаем этим господством и деморализуем этой опекой. Они успели подготовить ниспровержение этого строя, но вместе с тем подготовили для народа новых господ и новых опекунов, подготовили торжество плутократии. Вся политическая философия Руссо есть протест против такой эволюции. Более всякого другого оказав содействие ниспровержению старого порядка, Руссо, один из немногих, не только не положил ни одного камня в фундамент здания буржуазного господства, но даже подготовил борьбу и с этой новой формой общественного неравенства и народного порабощения. Принцип личности как верховный критерий доктрины и идея народа как добровольного, сознательного единения личностей являлись в течение всего XIX века руководящими во всех движениях французской и вообще западноевропейской демократии. Таков громадный исторический интерес биографии Руссо, но и чисто биографический, психологический интерес должен быть здесь упомянут, чтобы читатели могли лучше ориентироваться в этом кратком биографическом очерке. Наследственность, особенности воспитания, болезненная организация наделили эту замечательную личность каким-то внутренним противоречием, двойственным характером. С одной стороны, несомненная широкая гуманность, благородство, сердечная доброта, бескорыстие, порой самоотвержение и глубокая искренность, составляющие основу этой симпатичной натуры. С другой стороны, подозрительность, порой совершенно недостойная недоверчивость, странная неблагодарность, порывы беспричинной любви и ненависти, наконец, прямо предосудительные поступки, самым трагическим образом сталкивающиеся с вышеозначенными преобладающими благородными чертами характера. В последний период жизни Руссо страдал душевной болезнью, как теперь доказывают некоторые психиатры. Эта болезнь, развившаяся на почве наследственности, воспитания, тягостной молодости и жестоких гонений в зрелом возрасте, и может, по-видимому, объяснить внутреннее противоречие и двойственность характера. В нашем изложении мы постараемся по возможности оттенить оба этих душевных процесса: здоровый, позволивший нам во весь рост наблюдать благородную фигуру великого мыслителя и подаривший человечеству драгоценные плоды его умственного гения; и болезненный, темными узорами проступающий на этом светлом фоне. Одно время, в эпоху полного развития сил и таланта Руссо, эти тени совершенно исчезли в волнах света благородного творческого гения, но затем снова появились к концу жизни, полной тяжелых и горестных испытаний.
