Некоторые прохожие бросали на меня взгляд и быстро отводили глаза. Но вот мой вид привлек к себе внимание старой, сгорбленной женщины; она отделилась от потока людей и остановилась передо мной, вертя в руках черную сумку. Замок сумки был сделан из двух никелевых шариков; щелкнув, женщина открыла его.
Пока ее тонкая, покрытая веснушками рука рылась в сумке, старушка смотрела на меня взглядом, которого возраст не совсем лишил теплоты молодости. Лицо ее увяло, но резко прочеркнутые морщины придавали ему выразительность и силу.
Она улыбнулась и ласково сказала:
— Печально, что вы дошли до этого, но у меня когда-то был сын-калека, и я знаю, что это значит. Она вложила мне в руку два шиллинга:
— Здесь немного, но, может, пригодятся.
Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Несколько прохожих остановились, наблюдая эту сцену. Мне хотелось раствориться, исчезнуть, навсегда укрыться от людей. Я опустил два шиллинга в карман и взял ее руку.
— Спасибо, — сказал я. — Может быть, вы никогда не поймете, как ваша доброта помогла мне. Хорошо бы все люди были такими, как вы.
— Благослови вас бог, — тихо сказала она и ушла.
Я встал. Человек, сидевший за полированным столом, явно почувствовал облегчение от того, что разговор окончен, он вскочил и, торопливо обогнув стол, подошел ко мне с протянутой рукой:
— Разрешите, я вам помогу.
— Спасибо. Я сам…
И вот на одно из моих писем о работе я получил ответ от секретаря Управления округа Донвейл.
Контора Управления помещалась в уединенном поселке Уоллоби-крик, в двадцати восьми милях от Мельбурна. Лавка, кузница, небольшая гостиница и эта контора составляли центр поселка. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу на вершине одного из многочисленных холмов предгорья Водораздельного хребта, начинавшегося несколькими милями севернее.
Вокруг поселка, открытые солнцу, лежали отвоеванные у зарослей пастбища. За ними, охраняя подступы к горам, простирались девственные заросли — застава из эвкалиптов и самшитов, обреченно дожидавшихся наступления топора.
В контору требовался младший клерк на жалованье в двадцать пять шиллингов в неделю. Я считал, что на этот раз все шансы в мою пользу немногие позарятся на такую работу: трудно существовать на эти деньги, да и жилье и стол в такой глуши найти нелегко.
«Не могли бы вы приехать в контору для переговоров?» — спрашивал секретарь в конце письма.
Контора находилась в восьми милях от нашего дома; к тому же дорога лежала через горы. Отец повез меня в Уоллоби-крик на двуколке. Мы тряслись по ухабам и рытвинам и рассуждали о будущей работе. Я был уверен, что получу ее. Отец сомневался.
— Смотри, держись с ним посолидней, — советовал он мне. — По тому, как человек просится на работу, можно определить, сколько времени он ходит в безработных. Тот, кто совсем недавно потерял место, высоко держит голову. Он уверен в себе. Лошадь еще не лягнула его. Парень, который давно сидит без работы, идет на верную неудачу. Он и входит-то в контору поджав хвост, как побитый щенок. Держи себя по-другому. Ты не хуже того, кто тебя нанимает. Входи с улыбкой. Если он подумает, что ты давно не работаешь, он обязательно решит, что это неспроста. Кстати, как его зовут?
Я вынул из кармана письмо секретаря и заглянул в него.
— Мистер Р.-Дж. Кроутер, — сказал я, посмотрев на подпись.
— Вот черт! — воскликнул отец, сразу помрачнев.
Мистер Р.-Дж. Кроутер был коренастый, крепкий человек, с круглыми плечами и длинной вытянутой вперед шеей, отчего казалось, что голова опережает туловище. Он был единственным служащим этой конторы, разместившейся в кирпичном двухкомнатном флигеле, и у меня создалось впечатление, что он тяготится своей работой и был бы рад ее бросить. Говорил он отрывисто, сердитым тоном, но чувствовалось, что раздражение его вызвано причинами личного характера и не направлено против меня.
— Можете получить эту работу, если хотите, — сказал он коротко. — Она временная, без всяких перспектив. У нас запущены налоговые расчеты, и мне нужна помощь.
Он, по-видимому, не нашел в моей внешности ничего из ряда вон выходящего. Человек этот был занят своими заботами, я его только отвлекал.
— Можете начать хоть завтра с утра. — Он сидел, опустив глаза, словно раздумывая, как отразится на нем самом это поспешное решение.
Затем поднял голову и внимательно посмотрел на меня. В глазах его появился интерес, он спросил:
— А где вы будете жить? Ваш дом где-нибудь поблизости?
— Хочу узнать, нельзя ли поселиться в гостинице, — сказал я. — Мне было бы слишком далеко ездить сюда из дома каждый день.
Он покачал головой и процедил:
— Местечко так себе.
Я решил, что речь идет о пище.
— Я равнодушен к еде, — поспешил я заверить его.
— Вот как? — Он соблаговолил улыбнуться. — Ну что ж, может, вам там и понравится. Только есть ли у них место?
— Я сейчас схожу и узнаю. — Гостиница была рядом.
— Прекрасно. Перед отъездом сообщите мне, как вы устроились. — Он взглянул в окно. — Это ваш отец?
— Да.
— Лучше пусть он договорится с хозяйкой, а вы подождите его на улице.
Когда отец вошел в бар гостиницы, там было трое. Он угостил их пивом. Держа лошадь, я наблюдал за ним через открытую дверь.
Потом отец заговорил с женщиной, вытиравшей стаканы за стойкой. Она посмотрела в мою сторону и кивнула головой. Затем она о чем-то долго говорила. Я почти не сомневался, что она рассказывала ему обычную историю про какую-нибудь свою знакомую, у которой тоже был сын-калека, и как она «перепробовала все», чтобы вылечить его, и наконец начала кормить его дрожжами или чем-нибудь еще в этом роде, и «произошло чудо».
Или, может быть, та знакомая растирала сына сухим полотенцем, намоченным предварительно в соленой воде для жесткости, и тоже «произошло чудо»? Или, может, сын принимал ежедневно морские ванны и через каких-нибудь шесть месяцев встал на ноги. Отец слышал много таких историй.
Когда он вышел и сел в двуколку рядом со мной, он сказал:
— Ну, ты устроен. Комната и стол будут тебе стоить двадцать два шиллинга и шесть пенсов в неделю. Сначала она позарилась на все двадцать пять шиллингов, которые тебе будут платить, но в конце концов, я ее уговорил. Она, кажется, ничего. Во всяком случае, попробуем. Давай так: сейчас поедем домой, соберем твое барахлишко и вернемся сюда после обеда. И завтра с утра ты сможешь начать работу.
Мы ехали домой: но сторонам шумели деревья, журчали среди камней горные ручьи, щебетали птицы. Ничего этого я не заметил по дороге к Уоллоби-крик. Теперь я смело смотрел вперед, я ликовал, и мир был полон очарования. То, что работа временная, без всяких видов на будущей ровно ничего не значило. Это был первый шаг к тому, чтобы стать писателем…
