С воцарением в Кремле Хрущёва заканчивался накат нового мира, начинался его откат. Он был диалектическим и долгим. Внутри сопровождался не только глупыми и разрушительными действиями и бездействием, но также периодическими рывками в развитии, феноменальными актами ускоренного созидания, спорадическими взлётами в искусстве, науке, технике. Снаружи – отдельными успехами в распространении коммунистического влияния на планете. И всё же из-за общего процесса затухания эти взлёты из года в год делались слабее, происходили реже, провалы учащались.
СССР всё чаще буксовал в раскисшей колее антисталинских реформ. Сначала предрыночные, затем полурыночные и, наконец, рыночные, эти реформы расшатывали всю материальную и духовную державную конструкцию. Большинство экономических и политических нововведений и реорганизаций послесталинского периода были абсолютно противопоказаны социалистическому народному хозяйству, антикапиталистическому образу жизни.
Справедливости ради укажу, что сущность творимой катастрофы оставалась не замечаемой многими из-за трескучей марксистско-ленинской риторики, маскировавшей прокапиталистическое перерождение страны; оно продолжалось без малого сорок лет. И сущность эта называется десталинизацией. Она же дебольшевизация, десоветизация, дезинтеграция, денационализация, деиндустриализация, деколлективизация, дегуманизация… Короче, – дебилизация. Если не всех, то весьма изрядного числа.
XX съезд КПСС стал запалом к фугасу замедленного действия, на котором подорвалось сознание большего количества людей, чем их погибло за всю историю минного оружия. Философская мысль, которая при Сталине была рабочим инструментом объяснения и переустройства мира, превратилась в утончённую, эстетствующую болтологию либо в набор заскорузлых лозунгов. С партийных и комсомольских трибун выкликалось множество коммунистических призывов. За трибунами текла другая жизнь, в которой те же ораторы всё чаще руководствовались всего двумя призывами, весьма некоммунистическими: «приспосабливайся» и «обогащайся».
Однако хрущёвщина, подмявшая под себя Советский Союз, оказалась чересчур оголтелой, плохо управляемой владыками вещного мира.
Народ страдал от внезапно расцветшей уголовной преступности. Растаптывание памяти о том, кто помимо других обязанностей исполнял роль главного стража социалистической законности, понизило как производительность труда, так и уровень охраны общественного порядка. Народ нёс ничем не оправданные экономические потери, связанные с ростом цен, замораживанием выплат по облигациям и т. д. К концу хрущёвского правления население СССР впервые с войны стало недоедать из-за катастрофического падения сельхозпроизводства. Черчилль сардонически комментировал: я думал, что умру от старости, но умру от смеха – Россия начала импортировать хлеб.
Прохрущёвская часть мирового комдвижения вырождалась и разлагалась. Двадцатый съезд не просто разъединил, а буквально вспорол и разрубил его. Лучшую, наиболее здоровую, свободную от антисталинизма часть комдвижения стал на определённое время представлять маоистский Китай. В документах той поры, выходивших в Пекине, но не попадавших в СССР, содержалась отточенная и разящая констатация: «Посылая проклятия в адрес Сталина, Хрущёв тем самым наносит величайшее оскорбление советскому народу и КПСС, величайшее оскорбление Советской армии… величайшее оскорбление социалистическому строю, величайшее оскорбление… революционным народам всего мира, величайшее оскорбление марксизму-ленинизму».
Этот своевременный набат не был услышан перерожденцами, коих плодила антисталинская действительность. Волюнтаризм и субъективизм – так обтекаемо назвали главные прегрешения Хрущёва сместившие его коллеги, хотя вместо их келейного решения требовался гласный суд наподобие московских процессов 1937—38 гг.
На смену пришла брежневщина. Антисталинизм приглушили как непопулярное явление, однако не осудили. Демонтаж коммунистических основ через молчаливую десталинизацию не прекратился. Контрреволюция стала ползучей. Горлопаны, то и дело поминавшие кузькину мать, отошли на задний план, на передний вышли вкрадчивые партсовслужащие. Слова «партиец» и «чиновник» постепенно превращались в синонимы. Выражение «красиво жить не запретишь» потеряло иронический смысл. Перенятая у Хрущёва система номенклатурных привилегий, несправедливых, незаслуженных, разрослась уродливым злокачественным образованием на теле общества. Партбилет у определённых «товарищей» в определённом смысле ценился, а для товарищей всё ещё был по-настоящему свят. Но. В отличие от беды природно-стихийной, большая политическая беда всегда начинается с малой: уже теряли святость и пионерский галстук, и комсомольский значок.
Сформировалась предсказуемая надстройка уже появившегося базиса – теневой экономики. Базис был пока некрепким, но, как и полагается всякому базису, нуждался в идеологическом обслуживании и получил его. Прежде всего – в среде почитателей и проводников хрущёвского курса. Они же потом – опора курса горбачёвского.
Парадоксальная советско-антисоветская подготовка кадров невольно отражалась на умонастроениях зарубежных коммунистов и друзей. Вне нашей страны процесс десталинизации «раскочегарился» именно при Брежневе. Даже маоисты частично отступили под давлением этого процесса, отойдя от сталинизма как от науки и обратившись к тому, что было ими названо «идеями Председателя Мао». Не все те идеи были безошибочными…
Трюк с провокационной антисталинской истерией повторила на новой основе горбачёвщина. Он опять удался. Коварство трюка заключалось в том, что горбачёвщина верно обозначила следствие застарелых общественных недостатков, ловко подменив в расшатанном народном сознании их подлинную причину. Новым же было то, что антисталинизм и антикоммунизм наконец-то уравняли в правах. Закон о кооперативах, департизация, разгосударствление, демонополизация внешней торговли, другие лазейки уже позволяли красной буржуазии рулить легально. Под бравурную музыку и демагогические возгласы «Вся власть – Советам!» нас подбросило к точке двоевластия. Оттуда по закону социальной физики мы сверзились в постперестроечную яму. Без Советов, без страны и даже без штанов.
Людо Мартенс был одним из тех иностранных коммунистических деятелей, которые в разное время, но задолго до частично опомнившихся в конце 1980-х советских коммунистов, осуждали безыдейное реформаторство наших лидеров и, в первую очередь, пресловутую горбачёвскую перестройку. Он уловил главное: кремлёвская контрреволюция неслучайно начала свою деятельность с охаивания Сталина. Она ничего не делала спонтанно, а била в точную цель. Уничтожение сталинизма – это уничтожение ленинизма, уничтожение ленинизма – это уничтожение марксизма. Всё вместе – это уничтожение СССР, социалистического лагеря и мирового коммунизма, что и требовалось совершить согласно страстной мечте отборных человеконенавистников и столь же отборных идиотов разных времён, народов, классов, стран.
