Я как-то предложил Алексею почитать «Историю русской революции» Троцкого.
— Как ты можешь такое читать?! — возмутился сокамерник. — Это же антихрист.
— Ну, во-первых, это история. Как можно определить белое, не познав черное? А, во-вторых, скажи, пожалуйста, чем отличается Троцкий от того же Дзержинского, который в своих воспоминаниях писал:
«Будучи еще мальчиком, я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей»?
— Откуда ты это взял? — насупился Алексей.
— Из сборника опубликованных писем Феликса Эдмундовича жене.
— Все это чушь, — вполне искренне возмутившись, обиделся Алексей.
Стандартным набором либеральных исторических и политических штампов, чуть-чуть искаженных тюрьмой, Пичугин владел в совершенстве. Избегал споров и был по-детски обидчив, в качестве самого сильного аргумента использовал «закрытые архивы КГБ». Как-то во время прогулки Алексей, закатив глаза, изрек, ставя точку в споре:
— Иван, ты очень многого не знаешь. Я в нашем архиве такие секретные документы видел, что нам с тобой вообще не о чем разговаривать.
— Расскажи, — азарт историка оказался сильнее задетого самолюбия.
— Я же не враг себе. — Пичугин театрально огляделся по сторонам. — Здесь же все пишется, а я подписку давал о неразглашении. Не хватало мне еще одной статьи.
К здоровому питанию Алексей не тяготел. Шутил, похлопывая себя по отвалившимся бокам: «Запасы! С собой на „Огненный“ заберу. Глядишь, месяца на три хватит!» Но на прогулках в выходные от суда дни кружил по дворовому периметру с завидным упорством марафонца.
Практически все свободное время Алексей посвящал переписке с родными. Жутко скучал по двум супругам, троим сыновьям, «фазенде» в элитном подмосковном поселке и необъезженному «лексусу». Пока он сидел, старший сын, которому исполнился двадцать один год, женился.
— Меня невестка папой называет, — с гордостью сообщил нам вернувшийся со свидания Алексей.
— Крестным папой? — не совсем удачно схохмил я, тут же одаренный ненавидящим взглядом счастливого свекра.
Нудная еврейско-ментовская сага «МУР есть МУР» стала у Пичугина любимым телевизионным сериалом.
Держался Алексей красиво, с вызовом. Без ненависти к свидетелям, терпилам и прокурорам, с одним лишь презрением. Морально был выше их, не гнулся, не петлял, не выгадывал. И пусть улыбка и смех над обложившей его шушерой были бравадой, эта бравада вызывала восхищение, бравада была стержнем, выкованным из воли и мужества. Его бравада была подлинной свободой, порождавшей уважение и зависть в пустотелых душах, устремлявших на Лешин эшафот растительные взгляды сальных мышиных глазок. Может, за это и недолюбливал Пичугина наш третий сокамерник Игорь Лосев. Либерализму Алексея да еще с густой патриотической пенкой Игорь противопоставлял свою нехитрую философию:
«Когда на чужое говорят — общее, то пахнет голимым разбоем! Наше общество после девяносто первого разделилось на три части: первые жвачку продавали, вторые жвачку покупали, третьи отбирали и жвачку, и деньги».
Лосев — выходец из Ореховских братков, дружил с «Иванычем» — Сильвестром. Благодаря показаниям на своих главшпанов и подельников за пять трупов получил двенадцать лет. Остальные «эпизоды», как признался Игорю следователь, не имели судебной перспективы.
Расчет Ходорковского и цинизм Невзлина у Пичугина выродились в фанатизм — единственное бесспорное человеческое начало. Алексей не питал иллюзий относительно приговора, но спасался политическими заблуждениями, которые активно подогревались целой бандой его адвокатов. Он верил, что президентские выборы станут либеральным реваншем, который распахнет тюремные двери со всеми пушкинскими последствиями — и свободой, и мечом, и братьями. Он непоколебимо верил, что дальше шестого коридора смертников на Бутырке его не увезут — не успеют.
Подробностями дела и ходом процесса Алексей делился неохотно, о деталях упоминал лишь к слову.
— Знаешь, что Гена Цигельник заявляет на суде[13]?
— Ну?
— Что при нем в офисе ЮКОСа в присутствии Ходорковского, Невзлина, Чубайса и других якобы обсуждали ликвидацию мэра Петухова и Старовойтовой, зачем им понадобилась последняя, он не знает. И показания эти, как хорошо заученный урок, тараторит из раза в раз…
…Как-то из суда Алексей вернулся в бодром настроении, распираемый задорной улыбкой.
— Иван, есть такой адвокат Александр Добровинский.
— Это такой еврей с вечной идиотской бабочкой в крупный горошек и круглыми роговыми очками?
— Именно. Так вот он у меня терпилой проходит. Сегодня в суде давал показания, плакал и сквозь слезы: «Пичугин мне, мол, так страшно угрожал, что у моей жены случился выкидыш». Это ж до какой низости надо дойти, чтобы так кривляться?!
Сидел Алексей тихо, режим не нарушал, распорядка придерживался неукоснительно. Во время своего дежурства по камере он с офицерской выправкой выходил на середину камеры и чеканно докладывал: «В камере три человека. Все в порядке».
Как-то по телевизору мелькнула блеклая женщина с сожженными дешевой рыжей краской волосами, червивой кожей и с выражением нереализованного права на любовь.
— Вот она! — скрежетнул пломбами Пичугин, свесившись с пальмы.
— Кто такая?
— Оля Костина, которую я-де по поручению Невзлина заказал. Причем взрывали ее достаточно странно: по месту жительства мамы рванули хлопушку возле мусоропровода.
— А мотив?
— Костина работала в ЮКОСе, ее выгнали оттуда за профнепригодность. После нас она ушла в мэрию, где заявила, что Невзлин ее домогался и уволил за неуступчивость. Ха! Где она и где Невзлин! Страшная, как моя жизнь, а возле Невзлина всегда такие девки были, что…
— Ты от темы не отклоняйся, Алексей Владимирович.
— Ну да. За нее зацепился Сечин и компания и сделали из этой дуры диссидентку, преследуемую ЮКОСом.
…26 июня. День рождения Ходорковского. Душой Пичугин с Михаилом Борисовичем. Это скорее преданность, чем просто солидарность. Вечерние «24 часа» по РЕН-ТВ показали салют группы поддержки возле читинского СИЗО и озвучили единственное официальное поздравление за подписью Чубайса:
«Уважаемый Михаил Борисович!
Поздравляю Вас с днем рождения и желаю Вам, прежде всего, крепкого здоровья, ведь именно оно понадобится Вам, когда Вы покинете место своего заключения. Не сомневаюсь, что этот день непременно наступит, и Вы еще очень многое успеете совершить. Желаю еще больше стойкости, сил и терпения Вам и Вашим близким».
