В другой раз мы пошли в мартен. Учитель хотел показать нам весь путь — от месторождения железа до высшей формы его обработки. Там тоже золотой струей тек металл из огромного ковша в чугунные формы.
В прокатном цехе мы видели, как раскаленные слитки легко летели в валы, вытягивались и покорно ложились лентами на чугунный иол.
Мы уходили домой молчаливые, осторожно ступая, точно боясь обронить всё то, что получили на заводе. В сознании нарастало что-то смутное, волнующее и протестующее. Казалось, что в мозг брошена горсть пороха и недостает спички, которая взорвала бы этот порох.
Вскоре после этого на уроке Денисов поднял руку и спросил:
— П-п… Петр Фотич, а как в земле выр-ыр-родилось железо?
Этот вопрос точно оглушил весь класс. Легкий шум, тихая возня и покашливание сразу прекратились. Перед нами стоял учитель и с ласковой улыбкой говорил:
— Как родилось железо? Это, ребята, большой вопрос. Нужно разобрать часть геологии.
— Расскажите, Петр Фотич, расскажите хоть маленько! — полился к учителю бурный поток голосов.
И вот он легко и просто рассказал нам, как родилась наша земля, как она была раскалена, подобно солнцу, и какой огромный, не исчислимый годами промежуток времени потребовался, чтобы она остыла и чтобы на ней возникла жизнь.
Я вспомнил попа, который нам рассказывал: «Да будет свет», сказал бог. И стал свет».
— Р-р-ребята! — сказал после урока Денисов, шагая рядом с нами и держась за ремень ранца. — К-как быть-то?
Его маленькие глазки в темнорыжих ресницах странно поблескивали.
Мы молчали и ждали, что дальше скажет Денисов. А он, подумав, продолжал:
— П-п-оп, бгбг-батька г-говорит так, а Фф… Фотич — иначе. Где п-п-равда?
— У Фотича! — тяжеловесно сказал Егор.
Я согласился с Егором.
— П-по м-моему, тоже, а бг-батька врет, г-голову м-морочит нам, — сказал Денисов.
На другой день на уроке закона божия я не вытерпел и поднял руку. Отец Александр угрюмо посмотрел на меня и спросил:
— Чего тебе?
— Батюшка, — спросил я, — у Адама было два сына: Каин и Авель. Каин убил Авеля…
— Да, у него бог жертву не принял, — дружелюбно пояснил поп. — Ну?
— Ну, Каин-то ведь ушел в другую страну?
— Да.
— Так вот и непонятно, батюшка.
— Чего? — тревожно спросил поп.
— Там от Каина пошел род нечестивый. А он на ком там женился?
— Как «на ком»? — прихмурив брови, спросил поп и встал со стула.
— Так ведь людей на земле было только четверо: Адам, Ева, Каин да Сим.
— Не ври, была еще дочь — Лина.
— Так на сестре, что ли?
— Как это можно?! На сестре! Ты что — татарин? Откуда у тебя мыслишки эти завелись?
Я молчал.
— Кто тебе это внушил?
— Никто не внушал, сам додумался.
— Сам?!
Поп грозно начал подвигаться ко мне. Кто-то хихикнул.
— Что там за смех? Ты, Денисов, что ржешь, над чем?
И, подойдя ко мне, поп зловеще спросил:
— Значит, сам додумался? А ты знаешь: за эти безбожные, басурманские мысли людей раньше на кол сажали! Тебе нужно знать, на ком Каин женился? Тебе жаль, что ты у него на свадьбе не был?…
Отец Александр схватил меня и принялся крепко бить по темени, приговаривая:
— Вот… вот тебе, любезный! Не нашего ума с тобой дело это! Вот, басурман ты этакий!
Мне казалось, будто череп мой разбивали кирпичом. В глазах вспыхивали тусклые огоньки. Ряса попа шуршала над моей головой. Потом он схватил меня за шиворот и потащил к дверям. Я чувствовал, что ворот мой натянулся, пуговки от куртки отлетели, а горло сжималось. Мне было тяжело дышать.
Поп открыл двери и вышвырнул меня в коридор. Я упал на четвереньки. Сдерживая рыдания, я ушел в раздевалку и там просидел до окончания урока.
Домой пришел возбужденный. Вынимая учебники, я с остервенением бросил книжку закона божия — катехизис — в угол.
С этих пор весь класс выполнял уроки попа хуже. Добросовестными были только «Оно» и Коган.
Когана поп всегда ставил в пример:
— Вот смотрите: он — еврей, а учит наш Ветхий завет, а вы?…
В другой раз отец Александр избил меня еще сильнее за то, что я спросил его, как попали люди в Америку, когда думали, что за океаном конец света. С этих пор, входя в класс, тыча указательным пальцем в мою сторону и злобно сверкая глазами, поп говорил мне:
— Вон!
Я забирал книжки и уходил. Я чувствовал, что из школы меня скоро выгонят…
Не оставался безнаказанным и поп. Несколько раз вечером, проходя по улице, где жил отец Александр, я подбирал камень и с наслаждением пускал его в окно второго этажа. Стекло звякало и вываливалось, по комнатам перебегал огонь, торопливо раскрывались двери парадного крыльца. Но я, пользуясь темнотой, убегал в узкий переулок.
Дома у нас произошла перемена. Мы переехали в родительский дом. Я часто слышал от Маруси:
— Хм! Какой ты муж, когда не в состоянии купить своей жене модное манто?
Или:
— У смотрительши приисков замечательный браслет, а у меня…
Она плакала и упрекала:
— Я думала, что ты не рабочий, а оказалось… Ты, видно, хочешь и меня сделать рабочей бабой?
Александр уговаривал:
— Ну, Марусенька, я всё для тебя сделаю, всё, только ты…
Я думал, что было бы лучше, если бы Александр женился на другой. Я теперь не узнавал прежнего Большака — веселого, доброго. Мне казалось, что это совершенно другой человек — чужой, не наш. Прежний Большак точно ушел в солдаты и не возвращался. Я не мог себе представить, почему Александр вдруг переродился. Но однажды Павел в разговоре о Большаке ясно определил:
— Какого зверя в Александра посадила солдатчина-то! А эта мадонна еще больше будит в нем зверя!
Я чаще и чаще стал слышать, что Марусю зовут «мадонна». Это насмешливое прозвище ей дали потому, что она так одевалась. Шляпа на ней была огромных размеров, её украшали перо, цветы и белая газовая вуаль. К волосам прицеплялись какие-то разноцветные подвесочки. На лице её, всегда густо напудренном, поблескивали маленькие глуповатые глазенки. Костюм тоже был странный: бордовое или голубое манто с длинным капюшоном, с приколотыми на плечах бантиками. Однажды я шел с ней по улице и повстречал дядю Федю. Он поманил меня пальцем, я подошел к нему, а он, улыбаясь, спросил:
— Эта новая-то сноха, мадонна-то?
— Эта.
— Гм… — задумчиво смотря вслед Марусе, промычал дядя и, улыбнувшись озорноватой улыбкой, проговорил: — Ты скажи ей, чтобы она для красы меня еще на шляпу-то посадила.
И жизнь у Александра с Марусей текла неровно, какими-то толчками. Иногда с неделю-две всё идет хорошо. Они друг к другу ласковы, внимательны, идут по улице под руку, дружненько. А иной раз приходили шумные, крикливые. И тогда Ксения Ивановна со вздохом говорила в кухне:
