день отдал должные распоряжения.
Правда, есть и более приземленная версия, по которой Михайловский замок получил свое название уже после начала строительства, в честь новорожденного великого князя Михаила Павловича. Какое из двух объяснений верное, нам уже не узнать…
Совершеннейшая загадка – необычный красновато-коричневый цвет замка, никогда прежде (и никогда после) не встречавшийся в петербургской архитектуре. Еще при жизни Павла появилась романтическая легенда: на дворцовом балу красавица Анна Лопухина (будущая фаворитка императора, за которой он тогда ухаживал) обронила перчатку такого именно цвета. Император, неизменно пребывавший поблизости, тут же галантно перчатку поднял – и, присмотревшись к ней, решил окрасить в этот цвет уже почти достроенный замок – и тут же отправил перчатку руководившему строительством архитектору Бренне с соответствующими инструкциями.
(Кое в чем эта легенда перекликается со знаменитым английским преданием о появлении ордена Подвязки. Во время танца фаворитка короля обронила подвязку, послышались было смешки, но король изрек историческую фразу: «Стыд тому, кто дурно об этом подумает» – и надел подвязку себе на ногу. Сегодняшние регалии ордена Подвязки – звезда, орденский знак-медальон и голубая матерчатая повязка на пряжке, которая носится над коленом левой ноги. На подвязке вышиты исторические слова короля – они же имеются на звезде и знаке.)
И здесь присутствует более рационалистическое объяснение. Некоторые считают, что красный был выбран оттого, что это геральдический цвет Мальтийского ордена, великим магистром которого Павел к тому времени стал. Вот только у мальтийцев было несколько геральдических цветов, и главные из них – как раз белый и черный.
Методы работы дипломатов не меняются с давних пор: они собирают в стране пребывания в первую очередь ту информацию, что имеет самое широкое хождение, часто пренебрегая менее распространенной. Саксонский посланник Розенцвейг в сообщении о Михайловском замке как раз держался обеих «романтических» версий: «У дворца имя Архангела и краски любовницы». Значит, именно они были самыми употребительными.
Что интересно: вскоре многие придворные, чтобы лишний раз подольститься к императору, начали наперегонки перекрашивать свои дома в «краски любовницы». Вроде бы и краски были те же самые, и кисти, и маляры, но вот поди ж ты: что-то постоянно не ладилось, не то, так это. И Михайловский замок остался единственным в Петербурге зданием такого колера.
Есть еще кое-что интересное, связанное с Михайловским, или Красным, как еще его называли, замком, но об этом – в следующей главе, так будет более уместно…
Павел полюбил свой замок так, что переселился туда даже прежде, чем успела высохнуть штукатурка на стенах – и в коридорах стояли форменные туманы, сквозь которые размытыми пятнами пробивались огоньки свечей.
Там Павла и убили, о чем в Российской империи разрешили писать только после 1905 года.
Александр, родной сын, кровиночка, в ту пору – юноша крайне либеральных взглядов, о заговоре прекрасно знал с самого начала. Но что до убийства… отношение у меня к этому персонажу самое скверное – за все его идеи, послужившие только во вред России. Здесь и совершенно не отвечавший стратегическим интересам России поход в Париж ради окончательного сокрушения Наполеона (а ведь как отговаривал Кутузов! Не отговорил…). И мины замедленного действия в виде широчайшей автономии Польше и Финляндии. Первая рванула уже через шесть лет после смерти Александра долгим и кровавым мятежом. Вторая сработала несколько десятилетий спустя, когда Финляндия стала прямо-таки землей обетованной для революционеров всех мастей – извлечь их оттуда было лишь самую чуточку легче, чем с Луны…
И тем не менее при любой неприязни следует сохранять объективность. Поэтому я не могу присоединиться к тем недоброжелателям Александра, что упрекают его еще и за то, что «знал заранее об убийстве отца». Нет уж, давайте «без гнева и беспристрастно». Предполагать именно такое развитие событий – мог. Точно знать не мог никак. Опыт прежних дворцовых переворотов никак не мог помочь с однозначным выводом и точным прогнозом. Свергнутого Петра III очень быстро убили. Но свергнутого младенца императора Иоанна Антоновича, его родителей, всю их родню, а заодно и опасных для новой власти сановников всего лишь десятилетиями держали в строгом заточении. Характерно, что сам Павел двадцать два года, до смерти матери и своего воцарения, не располагал точными сведениями о судьбе отца. Не зря задал графу Гувдовичу свой знаменитый вопрос: «Жив ли мой отец?» То есть – считал, что отец все же томится все эти годы в каком-нибудь секретном каземате. Вообще, убийство Павла имеет и некоторые черты пьяной импровизации…
Переворот 11 марта 1801 года оказался уникальным среди всех прочих гвардейских удавшихся мятежей тем, что его участники не получили ни малейших материальных выгод. А те, что получили, зависели исключительно от них самих: многие из них неплохо наживались на торговле с Англией, а введенная Павлом торговая блокада их доходы изрядно подорвала. Собственно, из-за этого они Павла и убили – после чего денежки потекли в карманы вновь.
Но вот сверху они никаких наград не получили. Наоборот: ради соблюдения светских приличий Александр деликатненько отправил всех главарей переворота в отставку, в свои дальние имения. Как-то неприлично было бы перед Европой, останься эта публика при дворе и в свете…
Одним из первых Петербург покинул не по своей воле глава заговора фон Пален, петербургский генерал-губернатор. Немец был двужильный: в своем захолустном имении он умер только в 1826 году, пережив и Александра, и многих сообщников, хотя иные были гораздо моложе его годами.
Жилось ему в небедном имении, конечно же, уютно, сытно и покойно – за исключением одного-единственного дня в году…
Существует лишь одно свидетельство о появлении призрака Петра III – Григорий Орлов, один из его убийц, рассказывал не раз, что тень жертвы частенько приходит укорить убийцу. Вот только относятся эти рассказы к последним шести годам жизни Орлова, которые он провел уже в совершеннейшем безумии, при полном распаде личности, так что мы, скорее всего, имеем дело с химерами больного мозга.
А вот с Паленом обстояло совершенно иначе…
Современники вспоминали: в каждую годовщину ночи цареубийства Пален еще с раннего вечера напивался до бесчувствия, чтобы до утра проваляться в беспамятстве. И так – почти четверть века. Для такого должны быть очень веские причины. Есть основания всерьез подозревать, что в первую же годовщину к Палену бесшумной тенью пришел гость – и после этого матерый интриган, железный, лишенный всяких сантиментов немец больше двадцати лет глушил себя спиртным, чтобы избежать второй встречи лицом к лицу…
Это – первое появление призрака императора Павла. Но далеко не последнее.
После убийства императора все члены его
