за шиллинг и 10 пенсов. В ста ярдах вниз по улице за те же вещи просят от 5,5 до 10,5 шиллингов или около того. Продукты подешевели плюс-минус на несколько пенсов, а вот цены на наши книги не изменились. Молоко дорожает: 11 пенсов за кварту [≈ 1,14 л]. Масло подешевело до трех шиллингов, но оно датское. Про яйца я не знаю. Двадцатилетние служанки получают £45 [в год]. А вот в «Times» мне платят 3 гинеи [437] вместо £2,2 за колонку. Однако, моя дорогая Вирджиния, я думаю, ты найдешь куда более точные цифры в других книгах, например в дневниках миссис Госс [438] и миссис Вебб [439]. Полагаю, будет справедливо сказать, что за последние 2 месяца цены заметно снизились – по ощущениям. Ощутимо также и то, что раненых солдат в синей форме очень мало, хотя парализованные, одноногие, с костылями и пустыми рукавами встречаются довольно часто. В Ватерлоо я иногда замечаю ужасных на вид пауков, передвигающихся по платформе, – мужчин, у которых все конечности ампутированы близко к телу. Солдат мало.
Сменим тему. На прошлой неделе у нас обедала Роза Маколей, внешне чем-то похожая на худую овчарку, бесшабашная, раболепная, слишком профессиональная, но при этом остающаяся интеллектуальной; быть может, религиозная и немного мистическая; совсем не доминирующая и не впечатляющая. Смею предположить, что она замечает больше, чем может показаться. Ясные бледные мистические глаза. Своего рода выцветшая лунная красота; ох, а еще она плохо одета. Не думаю, что мы когда-нибудь снова встретимся, ведь она живет с Ройд-Смит [440] и почему-то не хочет соперничать с нами [441].
21 февраля, понедельник.
Я открываю дневник, чтобы заполнить неловкую паузу между занятий русским языком и ужином. Хочу отметить, что световой день растет в преддверии весны; пьем чай засветло; после этого Ральф успевает набрать 8 строк текста. Книгу Л. допечатаем, вероятно, к концу недели. Массингем будет признателен, если я отрецензирую для него Д. Ричардсон [442]. Это забавляет и немного радует меня, тем более что я отказалась. На днях мы ужинали с Роджером и обнаружили, что Сидни до сих пор неохотно изменяет своим убеждениям и следует наставлениям учителя, не прислушиваясь ни к самому себе, ни к Роджеру. После ужина мы просматривали наброски в студии – не самое приятное занятие для холодного вечера. И все же воображение старины Роджера – свободное, теплое, искреннее – привлекает меня, чего не скажешь о прижимистом критикане Сидни, который все время ловил нас на слове. Сидни выглядит меланхоличным и начавшим седеть. Это придает ему отличительную особенность. Смею предположить, что он с ужасом смотрит на свое отражение. Зазеркалье точно определяет, кто «апостол» [443], а кто нет. В воскресенье у нас были Квентин [444] и Джулиан; последнего отправили домой с температурой, и я уложила его в постель. Квентин забежал посмотреть на Анжелику и, вернувшись, сообщил, что ей лучше, но она очень бледная. Мне нравилось думать обо всем, что происходит у молодого поколения.
Ужин с Саксоном и Маттай – удачное сочетание. Очередная деспотичная мать разрушила жизнь дочери. Людям, конечно, легко говорить, что дочь должна заботиться о матери, чем она, безусловно, и занимается, отказываясь от своей мечты о Женеве – все равно это была лишь мечта, – но теперь ей придется преподавать музыку в Майда-Вейле [445], пока старый тиран не умрет [446].
1 марта, вторник.
Я недовольна тем, что этот дневник получается слишком разумным. А вдруг одно из моих многочисленных изменений стиля будет противоречить материалу? Или же стиль остается неизменным? На мой взгляд, он постоянно меняется, только этого никто не замечает. Да и сама я не могу объяснить, в чем именно разница. По правде говоря, у меня есть внутренняя шкала ценностей, которая автоматически решает, как мне лучше распорядиться своим временем. Она диктует, что «эти полчаса надо потратить на русский язык», «те отдать Вордсворту», «а теперь надо заштопать коричневые чулки». Понятия не имею, как выработался мой кодекс ценностей. Возможно, это наследие пуританских предков. Удовольствие оно мне точно не приносит. Бог его знает почему. Если честно, даже для ведения дневника нужно напрягать мозги, не так сильно, как для изучения русского, но ведь тогда половину урока я смотрю в огонь и думаю, о чем напишу здесь завтра. Миссис Фландерс [447] в саду. Будь я в Родмелле, я бы уже все обдумала на прогулках по берегу. И была бы в отличной писательской форме. В общем, Ральф, Кэррингтон и Бретт [448] только что ушли; я рассеяна; мы ужинаем и идем на собрание Гильдии. Я не могу толком успокоиться и думаю о миссис Фландерс в саду. Бретт веселая, розовощекая, смуглая, жизнерадостная. Почему я думаю о ней как о хандрящем человеке в углу у камина? Наверное, из-за выпадов в адрес Оттолин. Дороти сказала, что у нее есть собственный взгляд на Оттолин, недоступный остальным. Глухота, по словам Бретт, делает человека судьей истины. Ты становишься экспертом по лицам.
Вчера мы вернулись из Родмелла, который весь в золоте солнечных лучшей. Люди – это единственное, что меня удручало. Мы ходили на чай в дом приходского священника [449] и обнаружили там целую комнату, полную нарядных женщин, включая миссис Эллисон [450], мистера Фишера [неизвестный], а также мистера и миссис Шанкс [451]. Этот угрюмый поэт, каким он нам показался (стихи у него в духе Сквайра), намерен жить в деревне. Он хочет встретиться или заглянуть к нам. О боже! Никаких больше мечтаний и бессвязных разговоров. Всегда есть риск обсуждения изданий, гонораров и того, что Сильвия Линд [452] думает о Томлинсоне [453]. Наш сад превращается в пригородный. Что угодно лучше, чем поэты Сквайра. Я бы предпочла самого Джеральда Дакворта, который, кстати, завтра женится [454].
Решено, что мы отправимся в Зеннор с компанией Литтона 23-го числа, а до этого –в Манчестер [455]. Лето уже на носу. И я чувствую, что время остановилось. Надо прикупить кое-какую одежду. С гордостью отмечу, что я недавно получила £45 из Америки за продажи «По морю прочь» [456]. На чай приходила Вайолет Дикинсон [457], ставшая на полфута выше, но в остальном не изменившаяся; с грубыми и даже грязными руками; с изумрудами и жемчугом на шее; задающая вопросы и никогда не слушающая ответы; торопливая, интуитивная, юморная в своей грубоватой манере. Она носится по чаепитиям, свадьбам, больничным койкам и поддерживает связь с безумцами и разными учреждениями, будто женщина из 90-х. Вайолет – одна из редких в наше время сестер-мирянок, которые делают добрые дела
