— Корпоп в Евпатории — быть скверной истории.
В Новой Алексеевке он только поговорил о поездке, но не уехал. Дела, значит, на фронте лучше.
Действительно, вскоре пришло велеречивое известие о том, что наделавшая столько беды блиновская конница уничтожена. Так ли это, или лихим конникам удалось прорваться, — непосвященные в тайны официальных сводок точно не знали. Во всяком случае этот летучий враг нас больше не беспокоил.
Мы медленно, но верно продолжали двигаться дальше, делая примерно один перегон в сутки. На станциях кое-где еще висели старые воззвания красных властей об очередной измене батьки Махно, который осенью 1919 года раздвоил армию Деникина, чем помог большевикам, а потом стал резать и красных. Где находился фронт этого нынешнего нашего союзника, — для всех оставалось загадкой. Осважные газеты заставляли его брать то Полтаву, то Воронеж.
Посещая окрестные поселки, я обратил внимание на то, что стекла в рамах заклеены узенькими бумажками крест-накрест, так что напоминали почтовые конверты.
Это для чего?
Приспособились… Сколько времени ведь идет война… Чтобы стекла не лопались от орудийного гула. Когда они заклеены, меньше дрожат.
Меня очень интересовали отзывы населения о красных. На станциях мне приходилось беседовать преимущественно с семьями железнодорожников. Тут я нередко слышал отборную брань.
Чтоб им сто болячек в спину… Дай им господи весело жить, да скоро здыхать.
Но в громадной деревне Акимовке, в 20 верстах от Мелитополя, я почти целый день толкался среди крестьян, и если кто бранил большевиков, то осторожно, и явно стараясь угодить мне.
Да, конешно… Мы, говорят эти коммунисты, будем писать, а ты сноп вязать. Знамо дело, хозяйничать любят.
Что-ж, они вас обижали?
Всего бывало. Вот дьякон с одним даже подрался в кооперативе. Тот скажи дьякону: «мы вас, попов, в мешок да в узелок завяжем». А дьякон за ним, да ну его мотоузить.
Ну, и как все кончилось?
Ничего, побил коммуниста.
Сидел?
Нет, не сидел. Ведь какая тут политика! Так промеж себя дело вышло.
Желание отвернуться от прямых ответов сквозит всюду.
Порой я замечал и крайне неприязненные взгляды. И уж во всяком случае никто не подносил мне цветов и ничего не предлагал бесплатно.
Вечером 4 июня наш поезд прибыл наконец в Мелитополь, город, известный своими замечательными черешнями. Как раз настал сезон этой ягоды.
Штаб расположился в пригородном селе Кизияре, невдалеке от вокзала. Улицы были изрыты окопами, купол церкви сбит снарядом.
Мне отвели комнату в квартире железнодорожного машиниста. В семье происходила драма. Муж зимой отступил с белыми в Крым, а теперь вернулся домой и узнал от соседей, что жена не только изменяла ему, но даже растранжирила кой-какое имущество со своим другом. Теперь он терзал ее за оскорбление святости семейного очага, а еще более за кожу и мануфактуру. Словесная перепалка длилась у них с утра до вечера.
— Ты большевичка, — исступленно кричал он порою во дворе, под самым моим окном, явно стараясь, чтобы я слышал. — Вон все соседи говорят, что твой зазноба служил комиссарским помощником. В следственную бы комиссию их обоих надо, красную сволочь.
Провокация, к изумлению оскорбленного супруга, не удалась. Ну и дела! Что это пошли за офицеры! Кричу, кричу, что тут враги отечества, а они и в ус себе не дуют. Видно, выродились белые, — без сомнения думал этот мстительный ревнивец.
К 5 июня почти вся северная часть Таврической губернии (Северная Таврия) была очищена от частей Красной армии, на которых обрушилось все войско Врангеля.
То, что для последнего составляло крупную победу, головокружительный успех, для Красной армии являлось мало значащим эпизодом, временным отходом назад ввиду напора неприятеля в одном пункте и отсутствия достаточных резервов для противодействия ему.
Занятое пространство увеличивало территорию врангелевского государства вдвое, а для Советской России утрата его ровно ничего не значила. Когда услужливая пресса видела в этом успехе чуть ли не залог освобождения всего государства от большевиков, здравомыслящие люди поглядывали на карту России и, сравнивая едва белевший в Черном море куцый хвостик суши с необозримыми пространствами остальных губерний, уныло опускали головы.
После первой же удачи само главное командование встало в тупик, что же дальше делать? Для ударной задачи в пределах Днепр — Азовское море войска
хватило, но как развивать дальнейшее наступление на необъятную Россию с двадцатипятитысячной армией? Приходилось выяснять, пойдет ли за нами крестьянство, а для этого надо было снискать его расположение, показав ему свой товар лицом.
Войскам дали отдых.
Донской корпус занял восточную окраину новоприобретенного пространства, немного западнее железной дороги Бердянск — Черниговка. С севера к донцам примыкала корниловская дивизия.
Наш штаб из Мелитополя перекочевал в дер. Ново-Васильевку, в центр молоканских поселений.
В Мелитополе оставили кой-какую память по себе. Комендантом города на первых порах по изгнании красных был назначен командир пешей комендантской сотни нашего штаба разухабистый войск, старш. Володя Беляев. Чтобы обставить свое управление, он реквизировал мебель у одного врача. Когда же мы покинули Мелитополь, эта мебель тоже поехала с нами, в качестве первой добычи комендантской сотни. Обиженный врач пожаловался, и возникло судебное дело.
Ново-Васильевские сектанты нас приняли очень любезно. Здесь, на плодороднейшем черноземе, действительно, текли молочные реки среди кисельных берегов. Разрушительная стихия гражданской войны оказалась бессильной истощить этот благодатный край.
Нас тут хозяева закармливали всякими снедями, вовсе не потому, что мы боролись за «оскорбленные святыни» и за «будущего хозяина земли русской», а из-за обилия плодов земных и в силу своего природного добродушия. То же гостеприимство до нас оказывалось красным.
В этом сектантском царстве, среди благоухающих садов и золотых пажитей, среди елейно-незлобивого населения, становилось не по себе нам, которые принесли в этот мирный, идиллический уголок лязг оружия, пушечный гром, ужасы брани. Где-то, верстах в 50 к северу от нас, две рати русских людей стояли друг против друга. Там тоже зеленели сады и желтели те же нивы. И тот же мирный люд ломал голову и понять не мог, ради чего люди в погонах выползли из-за Сиваша и начали драку. Рассказывали, что в одном прифронтовом пункте крестьянин пахал длинную полосу, на одном конце которой была позиция белых, на другом красных. Он подъезжал со своим плугом то к одним, то к другим, и мирно беседовал попеременно с обоими врагами.
