— Как раз. Спасибо, Юля.
— Тебе не нравится? — а смотрела так жадно, будто боялась пропустить что-то в нем.— Что с тобой?
— Ничего,—пожал плечами.—Ничего со мной. Юля готова была вспыхнуть.
— Да ничего — что ты! Я еще от работы не отошел,— лавировал он.
Что несколько портило Юлю, худенькую пышноволосую женщину с миловидным лицом,— это сухая, пороховая нервность, мгновенно менявшая лицо и лишавшая его миловидности. Она была старше Алексея лет на шесть-семь и любила его последней, а может, и единственной,— отчаянной— любовью. И беда ее была в том, что она не хотела ничего замечать — того, что видно любому. А если и замечала что-то — не хотела в это верить. Не хотела — потому что поверить равносильно было смерти.
— А вот еще,— Юля держала на ладони инкрустированный деревянный мундштук.— Ты такой хотел?
— Такой, такой,— усмехнулся Алексей.— Только зачем ты...
— Как это — зачем? Помнишь, как ты жалел тот, потерянный?
— Ну и что? Я же сам, в конце концов, мог...
— Сотрудник поехал в Москву, я ему заказала. Ты что, не хочешь? — и уже готова была вспыхнуть.
— Да нет. Я... ну просто неудобно мне: каждый раз ты что-то привозишь.
— Это чепуха,—спокойно сказала Юля.—Но вот о чем я подумала. Ты сказал, что тебе трудно проходить мимо дежурной. А каково мне —ты опять не подумал. Ты даже не спрашиваешь меня ни о чем.
— Я не успел!
— Хоть бы раз спросил — каково мне в этой гостинице. Каково мне...
Он повернулся к ней и молча, пристально смотрелна нее несколько мгновений. Юля поежилась.
— Не люблю, когда ты на меня так смотришь,— только и сказала она.
— Ты на три дня? — спросил Алексей.
— Да. Семинар.
— А дома?
— Он молчит, а Валерик все спрашивает — почему я в последнее время так часто уезжаю. Я ему показывала твою статью в газете. А он знаешь о чем спросил? Пишешь ли ты про собак. Так и спросил: а про собак он пишет?
— Про собак,— усмехнулся Алексей.— Нет, не пишу. Я пишу про коров. И про коровники...
— Ты устал?—догадалась Юля.
— Намотался. Попусту гонял три дня по району.
— А что?
— Должен был писать об одной передовой ферме. Приезжаю, а ни председателя, ни заведующего нет. Говорят: вот-вот должны быть. Я жду целые сутки — нет. В конце концов, ловлю их в райцентре— на совещании. Их там... как раз прорабатывают за неправильные методы работы. Звоню в редакцию: может, мол, вот так и написать? — Нет, говорят, так нам сейчас не нужно.
— Понимаю.
— Езжу много в этом году. Один раз показалось, что не на автобусе я, а на карусели: будто вовремя не слез... затошнило даже... Захотелось вдруг долго-долго смотреть на что-то неподвижное,— вспомнил о рыбалке: поплавок, круги по воде...
— Ты, по-моему, совсем уж...
— А знаешь,— оживился Алексей,— я ведь, оказывается, пишу про собак! Ну пусть это называется—про собак. Вот,— вытащил блокнот. — Хочешь?
— Ну конечно, читай.
— Тоже был как-то на ферме, кого-то ждал, бродил по территории. Вижу: конюшня. Захожу. Во дворе солнце, а там темно,— я отворил дверь пошире. Лошади —два ряда: крепкие, сытые — повернули ко мне головы. Захрапели, забили копытами. И тут я увидел, Юль: у них стали загораться глаза. Ярко, зелено. А знаешь, на что это было похоже? Нет?— Торжествуя:—На огоньки такси!.. Езжай, мол! Куда угодно, только садись!.. Красиво!
— Да. Неожиданно и... верно.
— Ну вот.— Удовлетворенно захлопнул блокнот.— Вот тебе «про собак»... Да, там же у меня еще «про рыбу»! Из другого, правда, цикла. Был в селе. Разбирался с одним делом в школе. Сидим с директором в кабинете, разговариваем. Вдруг вбегают: товарищ директор, помогите!
А директор —из правдолюбов. Где в селе какая беда — он там. Такой, говорит, у меня человеческий долг.
— Ты говоришь о нем, как о невидали.
— Ты слушай. Кричат: пруд грабят! Директор за шляпу, я, конечно, с ним.
По дороге выясняем: из колхоза пришла машина — четверо мужиков с рыболовной сетью. Хотят завести ее в пруд. А пруд — общественный. В нем всего помаленьку, удочкой рыбу полавливают. Время — май, нерест. Мало того, что грабят, так еще и браконьеры. Представляешь?
— Представляю.
— Прибегаем: у пруда куча народу, крики, а те четверо уже растягивают сеть; шофер — председателев — руководит. На людей ноль внимания.
Мой директор — весь побелел уже — к ним. К шоферу.
На этом «высоком уровне» выясняется: в колхоз, в гости, едет районное начальство. Начальству захотелось свежей рыбки. И вот председатель отдал распоряжение:- завести в пруд сеть...
Юля кивала головой.
— Директор встал на берегу, раскинул руки — не пущу! Белый, как школьный мел.
Начался крупный разговор. Шофер все пытается объяснить директору «уровень мероприятия»: уж вы-то, мол, должны понять, кому понадобилась рыба! А тот ни в какую, хоть стреляй в него. И люди все плотнее вокруг...
— Ну, это уж свинство,— вставила Юля.— Даже не верится.
Ну, поняли те, что не выйдет — здесь — ничего, поругались, погрозили, свернули сеть и уехали. Идем мы с директором в школу. Вот такие, говорит он, бывают у нас дела...
— И ты оставил это так?
— Целые абзацы в голове громоздились... Дома доложил заместителю редактора. Он мне в ответ: сейчас не время, оставь на потом, как-нибудь используешь...
— И ты больше ничего не пытался сделать?
— Ах ты моя умничка! Ух — тебе бы мое перо! Ну-ка скажи — кому бы ты не спустила? — С издевкой:— Шоферу, разумеется?
— Председателю! Такие, как он... Ироническая улыбка Алексея остановила ее.
— Знаешь, мне с некоторых пор стало жаль тратить себя понапрасну. И ужасно надоело разбиваться на каждой ухабине. А особенно — переть на рожон. Я хочу себя поберечь!
— Для чего?
— Для себя самого! — мгновенно разозлился Алексей.— Для повести! Для романа! — Вскочил:— Я...— Продолжал говорить, жестикулировал, но с какого-то момента Юля перестала его слышать. Смотрела на него широко раскрытыми глазами, замерев, прислушиваясь к чему-то другому — к тому, что происходило внутри ее.
— Ты что? — опомнился Алексей.
— Иди ко мне,— изменившимся голосом позвала она. И опять послышалось в ее голосе повеление, которому невозможно не подчиниться.
Утром, еще в постели, Юля вспомнила историю, которую надо было рассказать Алексею, но как-то не получилось.
Фотограф был маленького роста, суетливый шестидесятилетний раздраженный человек. Он выскочил из темной каморки — дыбом стоящая седая шевелюра, подтяжки, засученные рукава непонятного цвета рубашки, большой кривой нос я большие желтые уши.
— Это вы? — спросил он, сразу выделив Юлю из всех, ожидающих очереди в ателье.
