В стародавние времена основой для процветания городской республики св. Влаха служила посредническая торговля. Город был соединен удобными путями с внутренними областями Балканского полуострова, а море связывало его с итальянскими городами, с государствами Европы и со странами, лежащими по берегам Черного моря. Меха, скот, кожи, воск и металлы, хлеб и соль шли через эти «ворота Востока», а его торговое и ремесленное могущество превращало его в «Южнославянский Новгород».
Дубровчане торговали оружием, дорогими сукнами, стеклянными и ювелирными изделиями, восточными пряностями. Дубровник с давних времен был крупнейшим центром высокой культуры и образованности.
«Уже то, что мы в настоящее время знаем о Далмации XV века, приводит нас к заключению, что адриатические славяне в своем культурном развитии опередили в этот период времени многие страны Западной Европы, где Возрождение началось лишь в самом конце XV века.
…Дубровник становится в XVI веке культурным центром всего восточного побережья Адрии, прибежищем славянских муз, пишет профессор И.Н. Голенищев-Кутузов в своей монографии «Итальянское Возрождение и славянские культуры XV–XVI вв.»
О временах более поздних. Дубровчане показывают на застрявшее в стене собора «русское» ядро. Молва связывает его с именем княжны Таракановой. Блистательная авантюристка, выдававшая себя за внучку Петра I и на этом основании претендовавшая на российский престол, действительно одно время жила в Дубровнике под покровительством польского магната князя Радзивилла. Екатерину Вторую, достаточно напуганную Пугачевым, встревожила новоявленная самозванка. Алексею Орлову было приказано во что бы то ни стало изловить и доставить Тараканову в Санкт-Петербург. Будто бы похитив княжну, Орлов со своего флагманского фрегата, на прощанье, пустил это ядро по Дубровнику. Ядро, может быть, и в самом деле русское, но во всяком случае никакого отношения к блистательной самозванке не имеет, так как увез ее Орлов, чтобы заключить в роковой для нее Алексеевский равелин Петропавловской крепости, не из Дубровника, а из итальянского Ливорно. Однако русские однажды Дубровник бомбардировали.
В 1806 году Дубровник был оккупирован войсками Наполеона. Воюя с Францией, Россия держала свой флот под командой адмирала Синявина в Адриатических водах. Русские войска высадились в одном из красивейших мест Европы — в бухте Каттароо, южнее Дубровника, и вместе с черногорцами осадили город. Осада успеха не имела. Французы ее отбили, и город не был взят. Синявин бомбардировал Дубровник с моря. Может быть, одно из русских ядер и по сей день живет в стене собора?
Я не случайно уделяю этому городу такое внимание, в нем, по воле случая, сошлись и впоследствии завязались крепким узлом дружбы три человеческих судьбы, о которых пойдет речь в этих воспоминаниях. Здесь я впервые, не совсем обычно, познакомился с молодым русским поэтом Алексеем Дураковым. Сюда же после окончания Белградского университета приехал преподавать французский язык в местной гимназии к тому времени уже наш с Алексеем университетский товарищ и закадычный друг, поэт и ученый Илья Голенищев-Кутузов. Сама атмосфера этого города как бы способствовала возникновению у Ильи интереса к Далматинскому Возрождению и к памятникам югославского народного творчества. Здесь, на Адриатическом побережье, в Черногории, Боснии и Герцеговине с известным американским фольклористом Мильманом Пэрри Илья записывал эпические песни гусляров. Впоследствии, уже в качестве известного поэта, выдающегося ученого-литературоведа и историка славянских, он посвятил Дубровнику много прекрасных, поэтически-взволнованных, глубоко эрудированных страниц.
В XV веке в этом городе провел свои отроческие годы знаменитый неолатинский поэт Михаил Марулл-Тарханиота. Его семья бежала в Дубровник из Царьграда, спасаясь от турок, взявших город. Илья Голенищев-Кутузов перевел его латинские стихи, посвященные Дубровнику «Похвала Рагузе». Когда я думаю о нас, тогдашних трех юношах, связанных дружбой, одна строфа стихотворения Марулла кажется мне особенно близкой:
Подругой нежной скорбного отрока.
Была ты, плач изгнанника слушала
И вздохи первых, лет печальных.
Был я твоим, благодарным, гостем.
И мы, три юных изгнанника, четыре столетия спустя тоже были благодарными гостями этого прекрасного южнославянского города.
Через четверть века Дураков и Голенищев-Кутузов станут мужественными борцами югославского Сопротивления. Алексею суждено будет пасть смертью героя у партизанского пулемета на югославской земле, а с Ильей я встречусь, вернувшись на Родину из Франции в 1955 году, в заснеженной Москве, где Илья, опередив меня на год с возвращением в Россию, будет уже трудиться старшим научным сотрудником в Институте мировой литературы им. Горького АН СССР. Он приютит меня на месяц в своей новой московской квартире до моего отъезда в Алма-Ату.
Но пока что мы в Дубровнике начала двадцатых годов. Городской сквер на обрывистом морском берегу. Темные приморские сосны. Заросли мимоз и шиповника. Агавы с белесоватыми листьями-лопастями на высоких голых стволах выбрасывают в синее небо желтые щетки своих цветов. В одном месте берег голой каменистой скалой круто обрывается в море. Усыпанное крупной разноцветной галькой, дно очень глубоко, но солнечные лучи пронизывают насквозь толщу воды, почти неправдоподобно прозрачной, и зажигают ярким сиянием подводные камни. Я останавливаюсь в изумлении и смотрю на это таинственное сияние морского дна. Тяжелая студенисто-прозрачная масса воды чуть колышет сверкающие, потонувшие самоцветы.
К берегу сбежали два русских гардемарина. Один из них, очень красивый блондин с узким продолговатым, скульптурным лицом, с прекрасным высоким лбом, быстро разделся и, выбросив вперед сложенные кинжалом руки, прыгнул с обрыва в море. Он был тонок, как шпага, тонок до удивления и, видимо, крепок, как сталь. Его гибкое, бронзовое от загара тело стало быстро уходить ко дну, тоже все засверкав золотом от подводных лучей солнца. Было видно, как человек уходит все глубже еще глубже, на дно, в прозрачной воде казавшееся обманно близким, было таким глубоким, что тело вдруг остановилось сверкнуло на крутом повороте — человек сделал взмах руками — и стремительно стал всплывать на поверхность.
— Вот это глубина! А я-то думал разбогатеть, достав со дна эти чудесные самоцветы, — весело крикнул ныряльщик и сел на камень рядом с товарищем. Оба они смотрели на вспыхнувшую уже под косыми лучами спокойную Адриатику.
