Лишь когда на Елисейских Полях машина остановилась на красный свет и Надя выпрямилась на сиденье, преследователи поняли, что их одурачили. Шофер князя уже был в курсе ситуации. Узнав, что путь свободен, он вернулся и забрал Стефанию.
— Вот в такие глупые игры мы были вынуждены играть, — вспоминала Надя Лакост. — Вскоре это превратилось в постоянную битву умов между нами и папарацци. Для взрослого человека это может быть в порядке вещей, но только не для ребенка. За два года до смерти княгини ситуация стала просто невыносимой. Однажды Грейс даже остановила машину посреди Парижа и, выйдя из нее, потребовала от папарацци, чтобы те оставили ее в покое.
— Вы преследуете меня весь день, — едва не кричала она. — С этим я могу смириться. Но, пожалуйста, отстаньте от моих детей. Прошу вас прекратить то, чем вы занимаетесь уже много лет подряд.
Увы, преследователи не вняли ее увещеваниям. Наоборот, они продолжали снимать Грейс, умолявшую их коллег оставить ее в покое.
— Они так обнаглели, — продолжала Лакост, — что следовали за ней по пятам в рестораны и магазины. Мы не могли их остановить. Однажды в магазине, не найдя никого, кто помог бы ей донести до машины покупки, Грейс повернулась к фотографу, вошедшему за ней вслед. «Пусть от вас будет хоть какая-то польза», — сказала она и, нагрузив его покупками, пошла за ним к своей машине.
Из троих детей Гримальди меньше всего проблем с прессой было у Альбера. Он сам это признавал.
— Мне повезло. Когда пресса начала проявлять интерес к Каролине, а затем к Стефании, — я имею в виду европейские журналы для массового читателя, — я учился в Амхерсте, в штате Массачусетс. Я ни от кого не прятался. Просто родители отправили меня подальше от парижских дискотек. Кроме того, я, как мужчина, был способен постоять за себя. И все же я думаю, что истинная причина, почему в отличие от сестер я был неинтересен папарацци, заключалась в том, что фотографии мамы, Каролины или Стефании продавались лучше, чем мои. Конечно, от фотографов не было отбоя в дни праздников или на официальных мероприятиях или когда мы всей семьей катались на лыжах в Швейцарии. Мне с ранних лет приходилось общаться с журналистами. Но слава Богу, газетчики не донимали меня так, как моих сестер.
По словам Альбера, в США он жил «полуинкогнито».
За четыре года учебы в Соединенных Штатах пресса проявила к нему интерес лишь в первую неделю занятий в колледже и во время вручения дипломов. В остальное время никто не ходил за ним по пятам с фотоаппаратом наготове.
— Это было здорово. Неудивительно, что у меня сохранились самые лучшие воспоминания о тех годах. Так бывает и сейчас, когда я приезжаю в США. Там меня мало кто знает, я же без необходимости не рассказываю, кто я такой и откуда прибыл. После зимних Олимпийских игр 1988 года я отправился в путешествие с друзьями. Мы выехали из Техаса в Лос-Анджелес и по пути останавливались в дешевых мотелях в Аризоне и Нью-Мексико. Это было круто. Никто не знал, кто я такой. И всем было на это наплевать. Я был просто счастлив.
Позднее, когда Альберу предстояло унаследовать корону, положение изменилось. Наследнику Ренье стало трудно жить в Монако, особенно учитывая незримое, но постоянное давление со стороны прессы.
— Мне неприятно видеть собственное лицо на разворотах бульварных газет, — признался Альбер. — Поэтому я не даю им фотографировать меня. Приходится быть осторожным и выбирать, куда пойти и с кем. Они не должны мешать мне в общении с людьми. Это нелегко, и с каждым годом становится все труднее и труднее. Хотя мне кажется, есть способы сохранить анонимность.
Ему всегда было трудно появляться на людях с девушками, так как папарацци надеялись первыми сделать снимки следующей княгини Монако. Они преследовали его в Париже, стоило ему пойти куда-то с сестрами. Альбер не раз был вынужден прибегать к помощи друзей, чтобы те ехали за ним в другой машине, держа папарацци на расстоянии.
Однажды кто-то из друзей даже развернул машину поперек улицы и перегородил дорогу, чтобы дать Альберу и Стефании возможность скрыться. Не успел он это сделать, как в его автомобиль врезалась машина с папарацци. Друг Альбера пожаловался, что они разбили его машину. Сидевший за рулем фотограф ответил: «Подумаешь! За те деньги, что мы получаем за снимки, мы купим тебе целых три!»
Прекрасный летний вечер в Сен-Жан-Кап-Ферра. Как давно это было! Светский прием в самом разгаре. Увлеченно беседуя с кем-то из гостей, Грейс не спеша идет по огромной ухоженной лужайке к каменному волнолому. Где-то в тени деревьев играет струнный квартет. Лунная дорожка сверкает на темной воде.
Грейс все больше и больше удалялась от гостей — мужчин в белых смокингах, женщин в длинных вечерних платьях. Образовав вокруг нее широкий полукруг, гости негромко беседовали, пили шампанское, лакомились бутербродиками-канапе и шли вслед за ней. Затем внезапно, словно кто-то намеренно приглушил музыку, разговоры стихли, и стал слышен только голос княгини.
Прошла секунда.
Неожиданно ощутив, что у нее за спиной что-то происходит, Грейс обернулась и увидела, что все гости смотрят на нее.
Она смутилась на миг, потом хлопнула в ладоши и повела всех обратно к пляжному домику, где объявила:
— А теперь купаться!
После этого все как завороженные вошли в воду.
Эта женщина умела очаровывать.
Монегаски тепло приветствовали Грейс, когда она прибыла к ним, и сердечно радовались вместе с князем, взявшим ее в жены, рукоплескали ей и чествовали ее. Но в глубине души они отнеслись к ней с легким недоверием. Они показывали на нее пальцем и говорили: «Посмотрите, это Грейс Келли!» Они не могли взять в толк, что эта иностранка делает в Монако. Прошло 5 лет, прежде чем местные жители стали называть ее княгиней Грейс.
— Когда я приехала в Монако, у меня возникло множество проблем, — признавалась Грейс. — Прежде всего с языком. По-французски я говорила скверно. Я знала лишь то, чему нас учили в школе, самые простые вещи, вроде «la plume de ma tante»[4]. Я изнемогала от свалившихся на меня трудностей. Но самая главная состояла в том, чтобы снова стать обычным человеком после того, как я долгое время была актрисой.
Пока она жила в Нью-Йорке и Голливуде, обычным человеком для нее был тот, кто снимал фильмы.
Все это осталось в прошлом.
По словам Грейс, ей предстояло освоить новую профессию.
— Это была тяжелая работа, и я осваивала ее постепенно, шаг за шагом. К счастью, рядом со мной был князь, который всегда помогал мне и неизменно проявлял терпение. И все-таки порой мне было очень трудно. Я забеременела вскоре после свадьбы. Никто даже не догадывался, что, когда я входила в новую роль, меня постоянно мутило. Однако меня это не сломило. Сказалась ирландская кровь. Я могу посмеяться над собой — дар, который я ни на что не променяю. Он мне очень помогает.
Грейс знала, что ей нужно быть на виду, если она хочет завоевать людские сердца. Она не пряталась во дворце и неизменно подчеркивала свое присутствие в Монако. Что было нелегко.
Но мало-помалу после того, как родились Каролина и Альбер, Грейс своего добилась. Она всегда была на виду, причем не только во время официальных церемоний, где ей положено было присутствовать, но и в обычной повседневной обстановке, той, в которой живут обычные люди. Она делала покупки. Приглашала друзей на чай. Возила детей в школу или к зубному врачу. Покупала им обувь или заходила в их любимую кондитерскую, чтобы купить пирожных.
Грейс понемногу завоевывала сердца монегасков, и все же поговаривали, что новая княгиня не отличается дружелюбием.
Злые языки обвиняли ее в высокомерии, в чванстве, в том, что она может пройти по улице и ни с кем не поздороваться. И люди начали задавать вопросы: «Кем она себя возомнила?»
А ведь правильнее было бы спросить: «Кем она себя видит?» Дело в том, что Грейс была ужасно близорука.
Без очков она просто не видела людей на другой стороне улицы и потому не здоровалась с ними.
Она даже не думала задирать нос.
Более того, самым удивительным свойством Грейс была ее доступность. В Монако она не отгораживалась от местных жителей. Люди всегда свободно подходили к ней, чтобы поприветствовать ее, и она всегда с радостью улыбалась им и пожимала руки.
Она была доступна для людей и за пределами Монако, правда, в основном по переписке или как героиня журнальных публикаций. Разговаривая с журналистами, она признавалась в своих страхах и мечтах. Сначала она была кинозвездой, потом — княгиней, но всегда оставалась матерью и женой, и остальной мир мог это видеть.
— Мне кажется, ей нравилась роль княгини, — утверждает Мэри Уэллс Лоуренс, известная американская бизнес-леди, основательница рекламного агентства Wells, Rich and Green Advertising Agency и старая приятельница Грейс. — Я это точно знаю. Но знаю и то, что она была хорошей матерью и любящей женой. Она была из тех женщин, которым нравится всегда быть красивой. Я знаю, каких трудов ей стоило стать своей в Монако. Ведь Грейс была американкой. Чтобы завоевать любовь монегасков, потребовалось время и особый талант.
