«Она разговаривает с Феллини, как художник с художником, на равных», - говорил Швейцер.
Так. Что предшествует первому съемочному дню? Грим, костюм. С гримом объяснились сразу. А вот костюм… Что надеть бедной актрисе на пробу для самого Феллини? Художник по костюму принесла мне настоящие вещи пятидесятых годов. Увидела их, и мной овладели беспомощность и уныние. Это не ретро-картина.
В фильме героиня с вызовом раздевается, мол, вы (по пьесе) этого хотели? Да, пожалуйста! Что же это будет за белье, если одежда пятидесятых годов? Сиреневое трико до колен? Нет-нет. Надо немедленно что-то решать. Но поскольку я дала себе слово после «Аплодисментов» ни во что не вмешиваться, а исполнять только «свой отсек», — молчу. Жду. Других решений нет.
А с художником по костюму Швейцер работал не одну картину. Значит, я опять «враг народа». Что делать?
Вежливо, мягко говорю о том, что времена, когда актриса, чтобы ехать за границу, у всех собирала по тряпке, кончились. Можно сейчас взять вещь напрокат. А вот в конце фильма пусть она выйдет в том своем затрапезном пальтишке, сапогах и шапочке прошлого времени. И вообще, хотелось обмануть. Пусть в начале картины в кадре сидит вполне элегантная дама. Она зачем-то постоянно скрывается за ширмой (потом узнаем зачем). А там у нее сумки, бутылек, авоськи, вещи, совсем не вяжущиеся с ее видом. То есть постепенное обнажение настоящего существования.
Вроде принято. Принесла кое-что из своих вещей. На «Мосфильме» пошили точно такие же, чтобы свое было в сохранности. Но «кошечка» пробежала. У меня не было другого выхода. Роль уже вошла в меня, и водила, и диктовала, и заставляла.
Умный человек Михаил Швейцер. На то он и неповторимый Швейцер. На ходу улавливал мои резкие переливы, мои просьбы о том, чтобы круче двигалась кинокамера. Все, что было «вчера», стало длинным. Уже все ясно, а мы еще долго или объясняем, или смотрим многозначительно в одну точку, «якобы»… Уже за окном другое время, другой ритм жизни. Я приходила на съемку, готовая, как лошадь, к забегу.
Знаете, милые зрители-читатели, какое счастье играть большим куском, в котором и слезы, и счастье, и торжество, и пустота… И надо не забыть мизансцену. И надо попасть в свой свет. И надо не испортить кадр, вдруг не попав на «точку», нарисованную мелом. И надо не забыть текст. Ого, какая там, внутри, работа! И сохранить ритм. Химия, физика, математика, космос! А чувства? Главное оружие актера! Передать страдания и гнев женщины, которая дорого заплатила за свое неодолимое желание Быть!.. О, сколько гордости, самоутверждения и открытого презрения к мелкому окружению…
В наивысшие счастливые минуты я ощущала, что на съемочной площадке не актриса и кинокамера. На съемочной площадке рядом с камерой оставалась лишь моя Душа. Душа! Что она такое? Где она прячется? В мозгу? В сердце? Под ложечкой? Что это? Страх? Замирание сердца, дыхания? Интуиция? Преддверие суицида? Не знаю. Не знаю.
Искала ответ. Не нашла. Наверное, это все, вместе взятое. Потому так и больно, когда в нее, в Душу, плюют.
На меня минутами нападал такой трепет, такая чудная печаль и восторг. Восторг невозможный. От него кружилась голова, темнело в глазах, до потери сознания. Казалось, роль рождалась в атмосфере душевного беспокойства и растерянности. Но это только до выхода на съемочную площадку. А по существу роли — это была в чем-то и моя жизнь. И под маской героини исповедуюсь я сама, приоткрывая свою сущность, свое состояние. Да и кто знает, если бы у меня была счастливая семейная жизнь, нашлись бы проникновенные слова, парадоксальные мысли и «ходы», которые вырывались в ролях и оставались на экране? Не знаю… Не думаю. Этим фильмом, этой ролью я где-то бросала вызов самой себе. А это немалый стимул. Иногда мне было очень страшно, — а не перейду ли я границы своих возможностей?
Ничего лучшего, казалось мне, в жизни я не сделала. Решить такую чудовищную задачу — одной за полтора часа в художественном фильме. Звонили после просмотра очень талантливые люди, которые понимали невероятность этой задачи. Это не театр, когда тебя поддерживает зал, когда по его дыханию понимаешь, «туда» ты или «не туда». А в кино — мертвая тишина. Только режиссер и ты сама внутренним чутьем предугадывай, рассчитывай, предполагай. Я так была счастлива этим звонкам.
Один звонок был интересным. Это был Глеб Скороходов:
«Люся, эту работу будут изучать во ВГИКе, вот увидишь».
«Это уже после моей смерти», — неудачно пошутила я.
Еще звонок:
«Люся, я же знаю, что ты не пьешь. Откуда такое «знание материала»?
«Учусь у вас…»
Смеялись. Ах, какие драгоценные слова оставил на автоответчике Владимир Ворошилов. А ведь не виделись до этого столько лет. Небесное Вам царство, особенный человек. И спасибо.
Пресса этой работы почти не заметила. Неучастие. Замалчивание. Удушение молчанием. А иногда просто скрывают что-то положительное, чтобы держать себе цену, чтобы не возомнили артисты о себе.
Знакомо. Все знакомо. Не до этого. Вокруг более интересные события. Одна артистка сказала, чтобы я услышала:
«Подумаешь, типичный актерский выпендреж».
Со студии позвонил директор картины и сказал, что фильм едет на фестиваль в Италию, в город Римини, на родину маэстро Феллини. Если хотите, можете поехать. За свой счет. Такого еще не было никогда.
В Сочи проходил очередной кинофестиваль «Кинотавр». Картину пригласили. Пригласили и меня. Но просили прилететь на день раньше, чтобы выступить на юбилее «Кинотавра» в сочинском цирке. Прилетаю в Сочи. Из аэропорта прямо на репетицию в цирк. Вечером в этом цирке концерт. А завтра должны показать фильм.
В цирке ко мне подходит президент фестиваля Олег Янковский и говорит какие-то приятные слова о моей роли. О какой работе он говорит? Может быть, что-то показали накануне по телевидению? Вдруг я понимаю, что приятные слова звучат в адрес фильма «Послушай, Феллини». Как?
«Твою картину уже показали. Вчера. А Алла Демидова ее хорошо представила».
Картину представила Алла Демидова. Почему? Какое она имеет к ней отношение? Она снималась у Швейцера в других картинах. Ну, знаете, много, ох как много надо в себе завинтить, чтобы выдержать такое. Прямо из цирка я уехала в аэропорт. И улетела обратно в Москву тем же самолетом.
В Риге проходит фестиваль актерских работ. «Послушай, Феллини» представлен и там. Фильм повторно показывают в одном из кинотеатров Риги. Полный зал, фильм принимают замечательно. В жюри была польская актриса. Она очень странно смотрела на меня. Я эти взгляды знаю. Организаторы фестиваля с рижской стороны, которые так просили меня приехать, отводят глаза в сторону. Значит, и здесь большая обработка из уст «доброжелателей». И опять заключительный концерт. И конечно, мне надо выступать. Это не шоу-бизнес, где умеют солировать все. Это кино, где сольные эстрадные выступления не входят в обязанности профессии. Можешь что-то делать — прекрасно. Не можешь — тоже прекрасно, если ты прекрасен на экране. После концерта подбегает ко мне польская актриса, возбужденная:
