Утром мы узнали, что вечером тоже являлись расходным материалом.
— Разве вы не знали, — спросил один из тех пулеметчиков, которые заняли позиции дальше по хребту, — что мы получили приказ открывать огонь по всем, кто появится на хребте?
— Правда? А если бы это были мы? Если бы у нас стало слишком жарко и мы отступили?
— А как ты думаешь? — Парень пожал плечами. — По-твоему, мы стали бы проверять ваши увольнительные? Отстрелили бы ваши задницы ко всем чертям.
Глаза Здоровяка округлились, и он протяжно выругался:
— Ч-ч-черт бы все побрал!
Никто не выговаривал мне за самовольный перенос огневой точки. Когда я объяснил лейтенанту, чем руководствовался, принимая это решение, и насколько новая позиция выгоднее, он согласился. Теперь мы могли вместе с Джентльменом вести перекрестный огонь, а если мой пулемет будет подавлен, Джентльмен сможет открыть навесной огонь.
На хребте мы оборудовали настоящую крепость.
Мы очистили края ущелий. На ровных участках протянули колючую проволоку. Джунгли нашпиговали ловушками с ручными гранатами. Мы наполнили канистры бензином и закрепили их на деревьях так, чтобы их было видно с огневых точек. Теперь мы легко могли их поджечь зажигательной пулей. Мы принесли от артиллеристов 105-миллиметровые снаряды и закопали их в джунглях, приготовив к детонации с помощью электрических проводов, протянутых в наши окопы. Мы выкопали одиночные окопы между огневыми точками, а позже — траншеи между окопами. В общем, хребет, на котором закрепились мы с пулеметами и стрелки из роты G, был укреплен довольно-таки грамотно. В конце концов мы исследовали джунгли перед нами на предмет выявления всех ровных участков, где противник, если появится, будет с наибольшей вероятностью устанавливать минометы или пулеметы, и взяли их под самое пристальное наблюдение. Все они прекрасно простреливались.
Пока мы работали, омерзительно яркое солнце палило совершенно безжалостно. На хребте не было ни одного дерева. Нигде не было тени — только если скорчиться на дне окопа, а к середине дня жара и там становилась непереносимой.
Мы истекали потом, а язвы на руках и ногах расцветали пышным цветом. Любого из нас охватывало настоящее отчаяние даже из-за самых пустячных царапин, без которых нельзя обойтись при таком обилии колючей проволоки. Мы знали, что на кровь моментально слетятся все окрестные мухи, но ничего не могли поделать. Только находясь в постоянном движении, можно было держать назойливых жирных мух на расстоянии. Мы находились на большой высоте над уровнем моря, однако мухам это не мешало. Сюда не долетали москиты, но мух было в избытке.
Иногда в язве скапливалось слишком много гноя, и она начинала невыносимо болеть. Тогда Рыжий — наш санитар — извлекал из недр своего мешка усыпанный пятнами ржавчины скальпель и вскрывал нарыв. Если он выглядело слишком уж страшно, Рыжий позволял себе спросить:
— Давно это у тебя?
— Около недели.
— Серьезно? — вопрошал он светским тоном, как человек, обсуждающий красивые циннии в саду соседа, после чего втыкал скальпель в рану со всем усердием мастера, серьезно относящегося к своей работе.
Кирпич, парень из моего отделения, очень страдал от гнойных язв. Из-за них его ноги казались вдвое толще. Кроме того, он, как и Рыжий, очень страдал от жары. У обоих была тонкая, нежная и очень белая кожа, но реагировали они на ниспосланное им испытание по-разному.
Кирпич не выдерживал. Всякий раз, когда солнце достигало зенита, он удалялся в окоп и лежал, прижимаясь лицом к канистрам с водой и водрузив на лоб мокрую тряпку. Иногда ему было так плохо, что он едва мог шевелиться. Только назначение в рабочую партию, отправляющуюся в более прохладные районы, или благословенный дождь спасали его от ежедневной агонии.
А Рыжий становился кротом. Его каска была постоянно надвинута на глаза, а тело он укутывал так, словно был не в тропиках, а в Арктике. И уходил в себя.
Он почти не разговаривал с нами и открывал рот, только если требовалась срочная медицинская консультация, причем неизменно вещал с великолепным апломбом, сравниться с которым могло только потрясающее невежество его собеседника. Иногда он начинал длинные монологи относительно того, удастся ли ему устроиться служить где-нибудь неподалеку от его родного города Утика, если, конечно, он выживет на Гуадалканале.
Но эта каска! Он носил ее всегда и везде. Он носил ее для защиты от жары и от бомб. Он спал в ней и в ней купался. Его часто можно было видеть стоящим посреди небольшой речушки возле позиций роты Е. Его всегда можно было узнать по странно белой коже и неизменной каске на голове.
Высказаться по этому поводу или же просто крикнуть: «Рыжий, да сними же ты, наконец, эту чертову каску!» — означало нарваться на полный лютой ненависти взгляд. Его лицо становилось злым, как у изготовившегося к нападению зверя.
Вскоре каска стала нашей навязчивой идеей. По нашему мнению, она был признаком безумия Рыжего. А если так, тогда кто следующий? Мы страстно желали от нее избавиться.
— Единственное, что мы можем сделать, это изрешетить ее пулями, — заявил Хохотун.
Мы собрались на нашем обычном месте на склоне холма посередине между окопом Хохотуна и моим. Рыжий сидел в стороне, глаза, как обычно, закрыты надвинутой на них каской. Первым отреагировал Здоровяк:
— Кто будет стрелять?
— Я! — ответствовал Хохотун.
— Почему это ты? Будем тянуть жребий.
Хохотун начал протестовать, но нас было больше. Оказалось, что спорить с ним не стоило. Все равно нужную соломинку вытянул он.
План был таков: Бегун отвлекает Рыжего разговором, я подхожу сзади и сбиваю с него каску, а Хохотун поливает ее огнем из пулемета, пока та катится по склону холма.
Бегун немедленно взялся за дело. Он сел рядом с Рыжим и громко поинтересовался, какие у него планы после возвращения с Гуадалканала. Рыжий немедленно оседлал любимого конька — заговорил о милой его сердцу Утике, а я подкрался сзади и сшиб с его головы каску.
И тут же заговорил пулемет Хохотуна.
Двойной шок от потери каски и неожиданно раздавшегося грохота стрельбы заставил Рыжего подскочить. Он обеими руками схватился за голову — за ярко пламенеющую макушку, словно желая удостовериться, что ее не снесло вместе с каской. На его физиономии был написан дикий ужас. Все сидящие вокруг приняли посильное участие в разыгравшемся действе. Они подбадривали нас криками, давали советы, как лучше целиться по катящейся мишени.
— Хорошо катится!
— Гип-гип-ура! Так ему и надо!
— Эй, Рыжий, как ты себя чувствуешь без своей жестянки?
