Кандидаты на «Московские Ведомости» Грингмут, Иловайский, гр. Салиас, Цертелев. Избран Грингмут, за которого говорил Витте. Было совещание из министров внутренних дел, финансов, народного просвещения, Островского, Победоносцева.
— «Иловайский был мне всего удобнее», — сказал Витте, — «потому что он — ярый протекционист, но этот человек в шорах, он слишком узок». До этого совещания был вопрос о главном начальнике по делам печати и назван был Грингмут. Горемыкин настаивал на том, чтобы он был и редактором «Московских Ведомостей» и главным начальником по делам печати. Вот умен-то! Я не верил своим ушам, когда Витте мне это рассказывал. А говорят, что Горемыкин — голова. Когда Грингмут пришел Витте благодарить, то Витте сказал, что будет говорить против соединения в его лице и начальника по делам печати. Грингмут сказал, что министр настаивает на этом, но что он, Грингмут, сам понимает, что это неудобно. Витте слышал, что начальником главного управления Победоносцев называл Соловьева, который в «Московских Ведомостях» пишет художественную критику.
* * *
«Гражданин» на-днях сделал выписку из газеты «Владивосток» с либеральным оттенком. Государь прочел и говорил об этом Витте. Витте ему сказал, что провинциальные газеты выходят подцензурно, а пишут гораздо либеральнее, чем столичные. Он знает это по своей провинциальной жизни. Государь обратил внимание на газетные резюме о заседаниях Вольно-Экономического общества. Витте сказал ему, что говорится больше и резче, чем передается в газетах. Государь сказал, что министр внутренних дел должен бы обратить на это внимание. — «Да Вольно-Экономическое общество находится в министерстве земледелия», — сказал Витте и передал этот разговор Горемыкину. Тогда последовала трусость в среде этого общества. В это время и меня Горемыкин призывал за мое письмо о денежном обращении.
* * *
Витте видел на столе у государя «СПБ. Ведомости» и «Новое Время». Из остальных газет ему дают только вырезки.
* * *
С. И. Смирнова рассказывала вчера, что Малов, муж Пасхаловой, опять ее бил головой об стену, ни за что, ни про что, ревнуя ее. Горничная вступилась и отняла свою госпожу. Вероятно, он убьет ее когда-нибудь.
2 мая.
То, что рассказывал мне вчера Витте, вероятно, требует поправки. Александр Петрович говорит, что Сипягин восставал против включения в манифест о снятии предостережений, причем заметил, что всякий издатель, имеющий предостережение, может обратиться прямо к государю и он, Сипягин, с удовольствием доложит.
* * *
Сегодня в конверте с печатным адресом и именем князя Э. Э. Ухтомского я получил два письма Гольмстрема, который не раз присылал мне статьи, которые я отвергал, и который работает в «СПБ. Ведомостях». В этих письмах он советует князю Ухтомскому «разнести» меня по поводу того, что говорил я относительно веротерпимости и старообрядцев. В этой статье Гольмстрем видит «скрытую злобу», называет статью «гадостной», «злобной», «нетерпимой» и предлагает просить ответа и просит передать его, Гольмстрема, мысль князю Мещерскому, а потом перепечатать у нас. — Это в присланных письмах зачеркнуто, но на свет можно прочесть. Этот Гольмстрем писал мне 12, 17 и 23 апреля письма, называл себя «поклонником автора «Маленьких писем». «Il n’y a pas deux comme vous pour mettre toute chose à sa place» — вот мысль, которая всегда является у меня при чтении ваших «Маленьких писем». Стоило отказать ему в помещении его статей, и он спешит подольститься к противнику. Зачем кн. Ухтомский прислал мне письма этого господина, не сопроводив их со своей стороны ни одной строкой? Это новый прием — посылать чужие письма, вероятно, без ведома автора.
Я написал князю Э. Э. Ухтомскому следующее:
«Князь Эспер Эсперович. Сегодня я получил два письма г. Гольмстрема в такой обстановке, которая вынуждает меня беспокоить вас этими моими строками. Письма были вложены в конверт с вашими печатями и мой адрес, сколько мне кажется, надписан вашею рукою. Г. Гольмстрема я лично не знаю, но получил от него в прошлом апреле несколько льстивых для моего авторского самолюбия писем, а также газетные статьи, которые я ему возвратил, по их полной неудовлетворительности. Так как присылка двух писем г. Гольмстрема не сопровождалась, с вашей стороны ни единой строкою, что увеличивает для меня загадочность этой присылки, то, надеюсь, вы найдете совершенно ясной и понятной мою покорнейшую просьбу уведомить меня, с ведома ли г. Гольмстрема вы препроводили ко мне его письма обо мне к вам, или без его ведома, и в обоих случаях мне было бы приятно узнать, с какою целью это сделано, или, как говорится, на какой предмет. Пользуюсь этим случаем, чтобы уверить вас, что ни малейшей «злобы» к вам я не питал и не питаю и воспользовался вашей заметкой только как благодарным поводом для того, чтобы повторить о расколе то, что выражал я неоднократно. В ожидании вашего любезного ответа, я прошу вас принять. уверения в моем совершенном уважении. А. Суворин.
5 мая.
Приехал в Москву. Нашел себе комнату в гостинице «Дрезден» за 450 руб. Отдельные же квартиры внизу в 3–4 комнаты стоят от 300 до-600 руб. Пара лошадей с экипажем — от 700 до 1200 руб. Я ничего не делаю и разговариваю с кем придется. Я люблю шум, движение, толпу. Но удовольствие отравляется только мыслью, что, пожалуй, надо будет писать, а что напишешь? Я никогда не любил отказывать и не умею отказывать. А для впечатления мало глубокого материала. Все эти процессии, конечно, — прекрасные зрелища, но они такие вымученные и так скучно и тяжело всем тем, или большей части тех, которые в них участвуют. Тянется два часа процессия для того, чтобы дать поглазеть народу. Его сотни тысяч. Говорили мне, что в охрану записано добровольно явившихся сто тысяч человек, есть богатые купцы и люди всякого звания.
9 мая.
Погода хорошая. Есть облачка. Выезд царя. Остаюсь в гост. «Дрезден». У меня в номере Яворская, Литвин. Сам смотрел из квартиры П. А. Шувалова. Народ стал собираться в 5 часов утра. Все заметили, что государь был чрезвычайно бледен, сосредоточен. Он все время держал руку под козырек во время выезда и смотрел внутрь себя. Императрицу-мать народ особенно горячо приветствовал. Она почти разрыдалась перед Иверской, когда государь, сойдя с коня, подошел к ней высадить ее из кареты. Дочь Кривенки слышала в том доме, где она смотрела на выезд, смех американцев над этой помпой. Они делали ядовитые замечания и говорили, что это сказочно.
* * *
В губернаторском доме случилось два пожара: загорелось в церкви, за час до появления государя перед этим домом, на Тверской, а потом загорелось одно из украшений во время иллюминации. То и другое скоро потушили.
