ЖИЗНЕННЫЕ НЕВЗГОДЫ
Едва он сообщил Президентше, что не чувствует в себе сил любить ее и что отныне она станет для него «невыносимым наваждением», как его опять призвала на помощь Жанна.
Ей совсем плохо, она постоянно жалуется и стонет, а когда ей приходится передвигаться, чудовищно страдает. Здоровье Жанны разрушило скверное вино, вино тряпичников, которое она литрами поглощает в любой час дня и ночи из-за не покидающих ее бед. Но что он мог поделать? Что мог предложить ей еще, он, такой горделивый, такой тщеславный? Полагая, что суд унизил его, Бодлер испытывал ужасное чувство, считал, что невольно притягивает на свою голову невзгоды и поражения.
В меру своих возможностей он пытался помочь Жанне, урывая крохи из своих жалких вознаграждений, которые приносили ему его произведения. С недавних пор у него появилось желание сочинять маленькие поэмы в прозе на манер Алоизиуса Бертрана и его «Ночного Гаспара», первое посмертное издание которого 1842 года долгое время валялось в лавках букинистов на набережных. Шесть из этих маленьких поэм появились 24 августа 1857 года в более чем скромном журнале «Презан» под общим названием «Стихи-ноктюрны». В их числе — «Полмира в волосах», ода «упругим и непокорным» волосам темнокожей женщины, воспоминание о своих забавах в ту пору, когда в двадцать лет он путешествовал на «Пакетботе Южных морей» — великолепный чувственный текст, в котором нет ничего от ноктюрна.
Кроме того, Бодлер все чаще набрасывает на листках свои размышления и замечания, которые озаглавливает то «Ракеты», то «Мое обнаженное сердце», оба названия он позаимствовал из «Маргиналий» По, то есть собрания критических и теоретических заметок, опубликованных в различных американских журналах, которые Бодлер намеревался перевести.
Он поддерживал хорошие отношения с журналом «Презан» и потому имел возможность, вернувшись к своему старому проекту, предложить редакции очерк о карикатуре. В течение всего сентября он самозабвенно работал над ним в номере гостиницы на набережной Вольтера, но нередко переживал тягостные минуты, когда сам себя не понимал и ни во что больше не верил, особенно в счастье и прозорливость своих современников.
В конце концов его очерк появился в двух номерах, от 1 и 15 октября, первый был посвящен французской карикатуре, второй — зарубежным карикатуристам. Удобный случай снова поговорить среди прочих и об Оноре Домье, одном из «самых значительных», по словам Бодлера, людей современного искусства и его удивительных политических шаржах. «В беспорядочном собрании уродов, — писал он, — в невообразимой дьявольской комедии, то шутовской, то кровавой, перед нами проходят вереницей все почтенные политические деятели в самом разнообразном и гротескном обличье». Случай также снова вспомнить Гранвиля и Гаварни, не забыв при этом из зарубежных Хогарта и Гойю, представлявших «непреходящий комизм». «Гойя всегда велик, нередко он навевает ужас, — отмечал Бодлер. — С веселой жизнерадостностью испанской сатиры добрых времен Сервантеса он сочетает настрой гораздо более современный или, по крайней мере, более близкий нашему веку, стремление к неуловимому, к резким контрастам, к отображению пугающих сторон в природе и человеческих лицах, принимающих порой звероподобный вид».
Через три дня после опубликования в «Презан» очерка «О некоторых зарубежных карикатуристах» настает очередь «Артиста» принять еще одно его произведение. Речь идет о статье, посвященной роману Флобера «Госпожа Бовари», она находилась в работе с августа, и Бодлер должен был написать ее раньше, однако задержал из-за судебного процесса над «Цветами зла». Первый параграф: «В смысле критики положение писателя, который приходит после всех, писателя запоздавшего, имеет преимущества, которыми не располагает писатель-пророк, тот, кто возвещает успех, кто, так сказать, вызывает его силой новаторской смелости и самоотверженности».
В своей статье Бодлер крайне политичен, но отнюдь не в духе карикатур Домье. Напротив, он благодарит французскую судебную власть за «ярчайший пример непредвзятости и хорошего вкуса, проявленный ею», когда она высказала свое мнение по поводу романа Флобера — и какого романа! «Самого беспристрастного, самого лояльного» романа, который был «настоящим вызовом, своего рода пари, как всякое произведение искусства». Тем самым он показывает, что по-прежнему верит в правосудие своей страны и что осуждение, которое претерпел он сам, было всего лишь недоразумением.
Бодлер настолько в этом уверен, что 6 ноября без колебаний пишет письмо императрице Евгении.
«Мадам,
необходимо обладать необычайным самомнением поэта, чтобы осмелиться привлечь внимание Вашего величества к столь незначительному случаю, как мой. Я имел несчастье быть осужденным за сборник стихов под названием „Цветы зла“, страшная откровенность моего заглавия не смогла в достаточной мере защитить меня. Я надеялся создать прекрасное большое произведение, а главное, ясное произведение; однако его сочли довольно темным и мрачным, поэтому мне предписали переделать книгу и изъять несколько стихов (шесть из ста). Должен сказать, что Правосудие обошлось со мной с предельной вежливостью и даже из слов самого приговора вытекает признание моих высоких и чистых намерений…»
После таких предосторожностей он попросил о снижении наложенного на него штрафа, ибо сумма, по его словам, превосходила «возможности вошедшей в поговорку бедности поэтов». И, похваставшись свидетельством уважения, выраженного ему высокопоставленными друзьями, он попросил императрицу о личном ходатайстве за него перед министром юстиции.
Но Бодлер находится в плохом состоянии, и физическом, и моральном. Он чувствует себя ослабленным, подавленным. Как признается он матери, его одолевает «бесконечное уныние, чувство невыносимого одиночества, ощущение постоянного страха перед надвигающимся несчастьем». Он ничего не хочет, ему кажется невозможным в чем-то найти радость. У него уже почти не вызывает интереса успех «Цветов зла».
Стоит ли писать, украшать вымысел? «Не припомню, чтобы когда-нибудь я опускался так низко и так долго пребывал в тоске», — писал Бодлер госпоже Опик.
И потом, эта постоянная, безысходная нищета, бесчисленные долги, от которых ему не удается избавиться. А к этому еще прибавляются «боли в желудке, которые длятся не один месяц, и мучительное удушье». «Все, что я ем, душит меня или вызывает колики. Если дух может улучшать физическое состояние, то непрерывная упорная работа вылечит, только надо захотеть, а вот воли как раз и не хватает — порочный круг», — писал Бодлер.
