Ему не все было понятно в спорах, особенно когда ораторы прибегали к примерам из мифологии. «Не верьте данайцам, даже дары приносящим» — эту фразу Джапаридзе сегодня бросил меньшевику Рамишвили. Мысль была ясна: не верьте царскому правительству, швырнувшему народу какую-либо подачку, но все-таки кто же были эти данайцы?
— Вам вообще, Ванечка, следует пополнить свои знания по мифологии древних… — Фиолетов и Джапаридзе медленно шагали по тюремному коридору. — Я думаю, что мы сможем организовать лекцию на эту тему.
…Абдулу выпустили в начале июня. Он прибежал в камеру из тюремной канцелярии с криком:
— Ванечка! Мне сказали собирать вещи. И завтра утром уходить на все четыре стороны!
Рядом вырос длинный Ванадзе:
— Ты, кажется, от радости забыл, о чем мы с тобой договорились. Скажи старшему надзирателю, что придешь за вещами позже.
Абдула недоуменно посмотрел на него.
— Если вам так хочется… — пробормотал он.
— Надеюсь, у тебя много вещей?
Вещей у Абдулы было до обидного мало — теплая одежда, в которой его арестовали, да Коран, который передал ему в тюрьму отец.
— Тогда держи!
Ванадзе притащил из своей камеры тяжелую стопку книг, чугунный котелок, массивный чернильный прибор, зимнее пальто и большущую сплетенную из сухого тростника корзину. В таких корзинах крестьяне привозили на базар вороха первой зелени.
Абдула все еще ничего не понимал.
— Сложишь это в корзину и скажешь старшему надзирателю, что здесь твои вещи, — продолжал Ванадзе. — И еще скажешь, что ты за ними придешь… завтра… например в восемь часов… Впрочем, часом позже, часом раньше — не имеет значения, но я должен точно знать, когда ты придешь.
— Ты что-нибудь понимаешь, Ванечка? — спросил Абдула.
— Кажется. — Фиолетов перевел взгляд с корзины на длинного юриста. — Вместо вещей? — спросил он у Ванадзе.
— О, из тебя выйдет хороший криминалист! — похвалил Ванадзе.
— Боюсь, что ты не поместишься в корзине.
— Что значит не помещусь, генацвале! Я уже примерял.
План дерзкого побега «внефракционника» Ванадзе захватил политических всех фракций, по особенно ему обрадовались падкие на авантюры анархисты.
Утром Абдулу отпустили домой.
— За вещами, — он показал на корзинку, — завтра заеду. Вечером. В восемь часов.
Подобные случаи уже бывали, и старший надзиратель не сопротивлялся…
За пятнадцать минут до восьми Ванадзе залез в корзину. Закрыли крышку и навесили замок.
— Не беспокоит? — вежливо поинтересовался Енукидзе.
Ровно в восемь Фиолетов и анархист по прозвищу Нико подхватили корзину и понесли к выходу.
В тюремной практике еще не было случая, чтобы оставленные «политиками» вещи проверялись у тюремных ворот. Но сейчас стражникам что-то показалось подозрительным.
— Что несете? — спросил один из них.
— Вещи Байрамова, — ответил Фиолетов.
Привратник подошел к корзине, снял с плеча винтовку и поднял ее кверху, намереваясь проткнуть корзину штыком.
Фиолетов и Нико мгновенно оттащили ее в сторону.
— Что вы делаете! Там дорогие вещи! — крикнул Нико.
— А ну отмыкай замок! Живо! — рявкнул привратник.
Делать было нечего, и замок отперли. Из корзины высунулась голова Ванадзе с всклокоченными волосами.
Привратник засвистел, примчалась стража, вышел из канцелярии старший надзиратель.
— Что случилось, Дмитренко? — спросил он.
— Да вот, Николай Мефодьевич, бежать один политик собрался.
Глаза старшего надзирателя недобро заблестели.
— Проучить! — крикнул он страже.
Стражники кинулись на столпившихся у ворот политических. Били с ожесточением — прикладами винтовок, металлическими пряжками ремней. Старший надзиратель с невозмутимым видом наблюдал за побоищем.
Избитые, кое-как перевязанные, в кровоподтеках и синяках, политические вернулись в камеры. Решено было немедленно вызвать прокурора. Собрали все металлические кружки, котелки и стали громко стучать в дверь.
— Про-ку-ро-ра!.. Про-ку-ро-ра!.. — скандировали все разом.
Прокурора не прислали, но неожиданно вызвали в тюремную канцелярию Джапаридзе и объявили, что он свободен.
— Ничего не понимаю… — Начальник тюрьмы пожал плечами. — Самого зачинщика — и выпускают!
— А за меня хлопотала знакомая фрейлина при дворе его императорского величества, — шепнул ему на ухо Джапаридзе.
— Вот оно что… — протянул начальник тюрьмы, но поняв, что над ним издеваются, стукнул кулаком по столу: — Насмехаться изволите, господин Джапаридзе! Вы за это еще ответите. Небось не последний раз с вами видимся.
…Утром следующего дня Джапаридзе уходил из тюрьмы.
— Ну что ж, Ванечка, до встречи! — Он крепко пожал Фиолетову руку.
— До встречи, Алеша. Только где — на свободе или снова здесь?
— Будем надеяться на лучшее, Ванечка…
С Ольгой Фиолетов не встречался. Иногда ему удавалось увидеть жену во время прогулки по заросшему травой тюремному двору: в это время она вставала на койку, чтобы дотянуться до маленького зарешеченного окошка в камере.
Но сегодня он ее встретил в коридоре тюремной канцелярии, возвращаясь с очередного допроса. Конвойные в нерешительности остановились, увидев, как бросились друг к другу эти двое.
— Что у тебя, Ванечка?
— Высылка. А у тебя?
— Тоже… Хоть бы вместе…
— Не положено разговаривать, господа хорошие! — вяло прикрикнул конвоир, который вел Фиолетова. — Пошли, пошли.
…Следственная машина продолжала неторопливо крутиться, скрипела немазаными своими частями, стучала, брала разбег и снова замедляла ход. Тощее сперва дело, начатое Бакинским губернским жандармским управлением задолго до ареста Фиолетова и других большевиков, постепенно обрастало листами с государственными грифами, печатями и подписями официальных лиц.
Фиолетов по-прежнему использовал вынужденный досуг для занятий. После алгебры пришла очередь географии. Ему попался старенький учебник, в котором такие же, как он, узники обвели карандашом города, служившие местом ссылки. Особенно густо были подчеркнуты строчки, посвященные описанию Архангельской, Вологодской, Олонецкой губерний, а также Якутской, Томской, Тобольской.
«Какая ж достанется нам с Ольгой?» — невесело подумал Фиолетов.
Он часто вспоминал мать, которой написал, что уезжает на остров Челекен. Она, конечно, тревожится, ждет от него письма оттуда, а письма все нет. А может быть, к ней заходили Абдула или Алеша и она уже знает горькую правду…
— Хвиалетов, на выход! — прервал его размышления знакомый голос надзирателя.
Фиолетов с неохотой отложил в сторону книгу.
— Кому это я понадобился? — недовольно пробормотал он.
— Не извольте тревожиться. На свиданьице повесть велели.
В комнате по ту сторону перегораживавшей ее решетки Фиолетов вдруг увидел мать, отчима и сестренку, которая испуганно, во все глаза смотрела на брата. У Фиолетова перехватило дыхание.
— Ванюш… Сыночек… — тихонько промолвила мать. Он протянул ей руки через решетку.
— Ну здравствуй, Иван. Достукался-таки, — сказал отчим. — Сколько раз говорил тебе, брось это дело, негоже супротив царя идти…
Фиолетов не слушал его, он смотрел в заплаканные глаза матери и гладил по голове сестру.
— Вот гостинца тебе принесла, — сказала мать, развязывая узелок. — Коржики твои любимые, сама пекла, орешки, изюму немножко… Небось соскучился по вкусненькому.
— Ты лучше спроси, — перебил ее отчим, — долго ли ему тут сидеть. Аль еще дальше пошлют?
— Да откуда ему знать-то… — Мать безрадостно махнула рукой.
Фиолетов ждал, что она спросит про Ольгу, но мать не спросила, она все еще не могла простить ни сыну, ни невестке («Да какая она мне невестка!»), что сошлись они без церковного обряда, без родительского благословения.
А в этот самый день в канцелярию бакинского градоначальника пришел из Петербурга запечатанный сургучом пакет.
Исполняющий должность градоначальника полковник Петр Иванович Мартынов привычно взмахом серебряного ножа вскрыл печати, вынул лист бумаги с грифом «Арестантское. Секретно» и наскоро пробежал глазами то, что там было написано.
— Наконец-то! — Полковник сказал это вслух, хотя в кабинете никого, кроме него, не было. — Ну вот и решился вопрос об этом Фиолетове.
Мартынов запомнил Фиолетова. Вскоре после организации Союза нефтепромышленных рабочих градоначальник пригласил к себе членов правления этого союза. Среди прочих пришел и Фиолетов. После короткой беседы градоначальник заявил на прощание: «Предупреждаю, если сойдете с легальной почвы на нелегальную, то мы — враги». За всех ответил Фиолетов: «Друзьями, господин Мартынов, мы никогда с вами не были».
