Я даже и не заметил, когда нас прошил снаряд.
Разорвался метров на двести выше. После Панов доложил: дистанционный взрыватель...
И — звено «мессеров». Ждали, издали наблюдая, как нас крошили зенитки. Навалились, как только мы вышли из зоны огня. Ни облачка в небе, одно спасение — море. Не разбивая строя, отчаянно маневрируя, захлебываясь пулеметным огнем, тянем к нему — наша стихия. Недаром на нас морская форма...
На аэродром вернулись все. Доложили. И начальнику разведки майору Конзелько — что видели при отходе сплошную колонну автомашин на пути от Ахтанизовской на Вышестеблиевскую. Это — сверх задания.
— Спасибо! — поблагодарил Николай Александрович. — Как раз туда вылетели штурмовики. Если их удара окажется мало — поможем! Попрыгали, значит, на сковородке?
Скрывать не стали. Разведчик должен знать все. [129]
— Да, — посочувствовал. — На рогах у черта. Ничего, добавят еще истребителей для прикрытия, батя звонил в бригаду. Твердо обещали — дадут!
На следующий день трем экипажам нашей эскадрильи та же задача — Тамань. Ведущий Бесов, ведомые — Трошин и я. Для обеспечения наших действий с аэродрома Геленджик должны вылететь четыре истребителя Як-1.
Штурман звена капитан Кравченко развернул карту, указал маршрут, район встречи с истребителями прикрытия, направление захода на цель. Кравченко — мой старый знакомый, вместе служили на Тихоокеанском флоте. Ему повезло: с первых дней войны попал на фронт. Участвовал в обороне Севастополя, Керчи, Новороссийска. Хладнокровный, расчетливый штурман, один из лучших в полку.
Я с удовольствием наблюдал, с каким уважительным вниманием выслушивает его указания Володя. Внешне, пожалуй, даже немного похожи они друг на друга, оба высокие, плотные. Будут похожи. У Володи еще много лишнего — в движениях, в лице. Весь на виду. У капитана чуть серебрится уже седина в смоляных волосах — результат Севастополя. В движениях — основательность, экономность.
— Напрямик пойдем. Врасплох все равно их уже не застанешь...
— По самолетам! — раздается команда Бесова.
Застегивая на бегу шлемофоны, устремляемся к машинам.
Точно в назначенном районе к звену присоединяются «яки». Становится веселее. Летим вдоль берега, занятого врагом. Береговую черту пересекаем у западной оконечности Кизилташского лимана и прямо берем курс к объекту. Издали виден столб дыма — в порту пожары. Встречным курсом пролетает отбомбившаяся пятерка [130] наших Ил-4. Спешим им на смену — во как дело пошло! Какая уж тут внезапность...
Сквозь вражеский огонь прорываемся напрямую. Не слишком ли смело? Не начинаем ли пренебрегать опасностью?
Сеть разрывов становится все плотней.
— Снаряды разорвались у хвоста самолета. Пробоины в киле и стабилизаторе, — докладывает обязательный Панов.
Самолет Трошина то отстает от моего, то выдвигается вперед. Кто нервничает, я или он?
Без противозенитного маневра продолжаем лететь по прямой.
— Скоро сброс? — в нетерпении спрашиваю Ерастова.
— Сейчас, командир! Идем точно на цель!
Соображаю: все внимание штурмана приковано к прицелу, не видит, что творится вокруг.
Самолет чуть «вспухает», бросаю взгляд вниз. Вижу прерывистую цепочку бомб, отделившихся от машины ведущего.
— Сбросил? Почему не докладываешь?
— Сбросил, командир!
Уходим с разворотом в сторону моря.
— Ну банька! — облегченно восклицает Жуковец.
Хорошо еще, не надо опасаться «мессеров». Истребители прикрытия носятся высоко над нами, просматривая воздушное пространство. Не слишком ли высоко?
Едва успел подумать, в наушниках голос Панова:
— Два «мессершмитта» атакуют со стороны солнца!
И дробный стук крупнокалиберного пулемета.
От самолета Трошина тоже потянулась огненная трасса. Смотрю по ее направлению: в двухстах метрах от нас — тощий самолет с черными крестами на обрубленных крыльях. Трасса упирается прямо в него. «Мессер» отворачивает, поспешно ныряет вниз... [131]
Защищая друг друга огнем, отбиваем первую атаку. В эфире голос радиста экипажа Бесова:
— «Яки», «яки», нас атакуют «мессера», прикройте! Не видят, черти! Слишком высоко забрались, опасаясь зениток...
Но вот четверка «яков» и пара «худых» закружились в смертельной карусели. Бесов отворачивает в сторону солнца. Что-то мелькает справа... Падающий самолет косо перечеркивает горизонт. «Мессер»? Свой? Ничего не видно. Только черный шлейф дыма...
Когда все четыре наших истребителя пристраиваются к нам, в наушниках раздается дружное «ура» всего экипажа.
— Будут знать, гады!
— Не видели наших, сунулись!
— Однако и наши их тоже не видели, — охлаждает Володя общий восторг.
На глазах взрослеет парень.
— Учтут у себя на разборе. Как результат?
— Наблюдал при отходе от цели два новых очага пожара. Бомбы рвались в порту, в центре скопления автомашин. Меткий удар! Ну так Кравченко ведь...
Похоже, мой штурман выбрал себе героя. Что ж, это на пользу. У Кравченко есть чему поучиться.
На траверзе Геленджика «яки», помахав на прощанье крыльями, уходят в сторону берега. Нам лететь еще час. Настроение хорошее. Спрашиваю Панова, кто первый заметил вражеские истребители — он или Попов, стрелок Трошина.
— Со стороны солнца зашли... Я их заметил, когда уже были метрах в трехстах. Ну, сразу врезал... Тут и Попов...
— Молодцы! Первого отшили с ходу. А ты что молчишь, Александр?
Жуковец отвечает не сразу. [132]
— Думал, каюк... Осколки-то рядом со мной обшивку пробили. Натыкали гады пушек... А почему противозенитного маневра не делали, командир?
Ссылаюсь на ведущего: строй есть строй.
На земле после положенного доклада обращаюсь с тем же вопросом к Бесову.
— А что, отбомбились же...
Киваю на Белякова — тот лазает по хвосту машины, осматривая пробоины.
Бесов щурится. Сплевывает небрежно. Похоже, раздумывает, стоит ли отвечать. Он старше меня не только по званию, но и по возрасту, и по стажу, известный на флоте летчик.
— Могли ведь и в ящик сыграть, — говорю что попало.
Он неожиданно улыбается:
— Это свободно! Такое, брат, дело. А что до маневра... Еще как сказать. Может, и больше бы дырок тебе насажали с маневром...
С невольным уважением оглядываю его. Будто и не было трехчасового полета, бешеного огня. Смотрит с «бесовским» своим прищуром из-под крылатых бровей. Крупный орлиный нос, твердые даже в улыбке губы. Своенравный, о нем говорят, упрямый. Вспоминаю первый полет с ним в группе, неуверенно ковыляющую машину... Вряд ли бы кто другой после тех передряг, что ему довелось испытать, так смог говорить про «ящик». И так летать — без оглядки, отчаянно смело! После тяжелого-то ранения, трехмесячного лечения, когда и не знаешь, вернешься ли в строй...
