Самым крупным эпизодом стали шутливые ухаживания Со- фрона за красавицей бригадиршей, которую играла известная актриса Татьяна Конюхова. Никто не ожидал, что актер, который казался таким живым и непосредственным, перед камерой зажмется, засмущается и откажется обнимать роскошные Танины плечи. Тани Конюхоюй. Даже пытался предлагать:
— А может, я что-нибудь другое сделаю? Как-то это мне все... Может быть, я ей что-нибудь скажу лучше?
Слава богу, режиссеров было двое. Они убеждали дуэтом:
— Брось валять дурака. Ты мужик или нет?! Читал сценарий? Читал. Хочешь сниматься? Вот и обнимай!
Даже Конюхова вмешалась:
— А ну перестань, Володя! Смелее обнимай! Ну что ты, в самом деле?
В конце концов он согласился. И не пожалел. Сам потом говорил: приятно было. Однако продолжение эпизода было не из приятных: «Когда я ее пытался обнять, это все видел в маленькое окошко Дима Горин, — рассказывал Высоцкий. — Он, намотав предварительно кепку на кулак, должен был бить меня в челюсть. Теперь самое страшное. В кино — это самый реалистический вид искусства — все должно делаться по-настоящему. Экран большой, лицо громадное — метра три величиной. И поэтому, если вы не донесете кулак до лица — сразу видно... Эту сцену мы снимали девять дублей подряд, потому что шел дождь, и все время у оператора был брак... Даже Демьяненко — он играл Горина — подошел ко мне и говорит: «Володя, ну что делать? Ну, надо! Давай я хоть тебя для симметрии по другой половине, что ли, буду бить». И поэтому я действовал по Евангелию — подставлял другую щеку, чтобы не распухала одна сторона больше другой».
Попытавшись продолжить «отношения» с Конюховой вне съемочной площадки, Высоцкий получил отпор. Воспитанная на классике, Татьяна Георгиевна заявила кавалеру: «Вы знаете, Володечка, я не очень люблю блатные песни». И увидела: он сжался, как от удара...
Следующей весной «Дима Горин» вышел на экраны. Приняли картину доброжелательно. Даже «Комсомолка» удостоила снисходительного напутствия: «Это фильм о молодежи, дружбе и любви, о воспитании чувств, юли, ума, о становлении характера нашего современника...»
Изе оставалось «отчаянно трудно переносить безделье». Но переносила. Потом была на коротком контракте в одном из театров, где восстанавливали «Что делать?» по Чернышевскому. Публика не шла. Строем водили старшеклассников, которым спектакль тоже не нравился. И не только им. Муж в зрительном зале не появлялся, сидел на вахте и ждал, пока опустится занавес
Помимо профессиональных неудач, Иза терзалась и домашними проблемами. В квартире объявился племянник Нины Максимовны, некто Коля. Он приехал из Сибири, где (за кражу колосков или за что-то подобное) отбывал срок. Больной туберкулезом, тихий, безобидный, он сразу нашел в двоюродном брате открытую душу и жадного слушателя. Спать Колю пристроили на кухне, там они пили водку, разговаривали, по просьбе брата бывший сиделец тихо пел жалостливые лагерные песни. Как вспоминал Абдулов, «схлестнулись» они с Володей на неделю, если не больше... А вскоре после этого Володя разразился своим первым блоком «уличных» песен.
Существовал еще один раздражитель: у сына соседки Шеи Моисеевны Миши без конца толклись какие-то молодые люди. Шумели, спорили, хохотали. Володя у них часами пропадал. Потом восторгался, какие замечательные ребята.
— Кто они такие? — учиняла допрос Иза.
— Сережа Муратов, на телевидении работает. Помнишь, года три назад была такая передача по телевизору «КВН» — вечер веселых вопросов?..
— Ну, помню.
— Он был ведущим. Еще Алик Аксельрод, врач, кажется. Они сейчас с Мишкой новую передачу делают. Послушай, только что фразочку услышал: «У меня перестал болеть зуб, и я спокойно слез со стены». Как?
— Смешно. Ну, а ты при чем?
— А я так не умею. Я — народ. Они на мне свои хохмы проверяют. Например, название для своей передачи — «КВН».
— Почему КВН?
— Ну вспомни, как этот деревянный гроб с экранчиком называется? КВН? Только название телевизора — по первым буквам инициалов его создателей. А у них — «Клуб веселых и находчивых». Спросили мое мнение, я сказал: «Класс!» Скоро выйдет, обязательно надо будет посмотреть...
Изу мучила ревность к Володиным друзьям, которым он отдавал массу времени. Бесила иезуитская манера мужа звонить по вечерам от кого-нибудь из приятелей и говорить: «Я еду». Потом, минут через 15, сообщать: «Выезжаю». Спустя полчаса — очередной звонок «Я уже еду». И так он «ехал» часами...
Тогда Иза пошла на женскую хитрость. По ее просьбе на вечерний звонок Володи отозвалась Шея Моисеевна и невинным голосом сообщила, что Изочки нет, мол, оделась, «как экспонат», и ушла. А куда, неведомо. Ревнивец обзванивал всех подруг Изы, мчался домой и, конечно же, заставал жену на диване с журналом мод в руках.
Она не отрицала, что они частенько ссорились. Владимир, безусловно, не был ангелом. Но она не могла устоять, когда он, пунцовый от упреков, тихо и ласково говорил ей: «Изуль, ты только не сутулься». Или что-то в этом роде.
Семейный бюджет трещал по швам. Иза плакалась в жилетку мужа: «Володя, нет денег». Жилетки, впрочем, тоже не было. Но он кротко говорил: «Ничего, Изуль, добудем». «Как он добывал, меня это не очень интересовало, — признавалась она. — Он был муж Он меня даже к портнихе возил. Помню, привез как-то отрез — серебряный, под березку. А пальто кораллового цвета с начесом!.. Сам надел, сам обул, сам причесал...»
А потом еще спел, нахал: «Одел-обул и вытащил из грязи...». В доме появился новый член семьи — гитара.
Своими откровениями Иза выдавала себя с головой: «...Трудно себе представить, какой это был кошмар — первые Володины шаги А постижении игры на гитаре. Часами он мог сидеть, выбивая всего лишь ритм, и заунывно тянуть одну и ту же цыганскую песню, где были такие «бессмертные» слова: «...ны-ны-ны, есть ведро, в нем нет воды, значит, нам не миновать беды»... Когда по ночам зудело его бесконечное «ны-ны-ны», мне на самом деле начинало казаться, что беды какой-то точно не избежать... Мучил меня своим бреньканьем. Песням, которые он тогда сочинял, я не придавала никакого значения, и время от времени злилась, что гитаре достается больше внимания, чем мне...» На всякий случай, уточняла: «Я, как примерная супруга, приносила ему кофе и старалась не мешать... Иногда даже поднимала бунт... Мне казалось — нельзя заниматься никакими песнями! Надо заниматься только женой!»
Но — «Ошибка вышла, вот о чем молчит наука...»
А вскоре в семье Высоцких настал период абсолютной трезвости: они ждали ребенка! И казалось, ничто не может разрушить этой тихой радости. Жили только этим. Даже исчезновение Жоры прошло мимо. Им и в голову не приходило, что от этого кому-то может быть плохо. Нине Максимовне, к примеру.
