Но печали печалями, а для успеха всего предприятия требовалась бодрость, воля и вера. И Минин с Пожарским продолжали идти прежним курсом, преодолевая непонимание, сопротивление, вражду.
Для духовного окормления всей рати они пригласили старого митроплита Ростовского Кирилла, пребывавшего на покое. «Он же не презрел их челобития, — говорит летописец, — пошел в Ростов, а из Ростова пришел в Ярославль и людей Божиих укреплял, и которая ссора возникнет, начальники во всем докладывали ему»[142].
Великий старец Иринарх, затворник, ради Бога носящий на себе множество медных крестов и тяжких вериг, благословил земцев. Минину с Пожарским он вручил медный крест. Как видно, вождей земского освободительного движения укрепляли свыше. Ничего, потрудитесь, потерпите, не сходите с пути, такова ваша доля…
Как только Ярославль показал себя самостоятельной большой силой, немедленно начались переговоры с новгородцами. По внешней видимости самостоятельный, правительственный круг «Новгородского государства», на деле подчинялся шведской оккупационной администрации.
Шведы недавно взяли Тихвин, Ладогу, Орешек, активно действовали, стараясь приобрести и Поморье, приглядывались к Вологде. Пожарский небезосновательно боялся удара в тыл, когда полки его двинутся к Москве. Особенно серьезная угроза нависала над Белоозером. Туда из Ярославля шли подкрепления, планы строительства новых оборонительных сооружений… Даже во время похода к Москве Дмитрий Михайлович отправил на Белоозеро большой отряд во главе с воеводой Григорием Образцовым, хотя его ратники очень пригодились бы против Ходкевича.
С новгородцами обсуждалось призвание шведского принца на русский престол. Дмитрий Михайлович не отказывал и даже как будто соглашался, но обставлял свое согласие убийственными оговорками: вот когда принц явится в Новгород, да примет православную веру, тогда, конечно, почему бы его не принять? Послы отлично понимали: это вежливый отказ. Но они видели, что Совет всея земли располагает серьезной военной силой. Любой конфликт с ним означает настоящую большую войну. А зачем биться со своими, за какой-такой интерес? За интерес шведов?
Поэтому и они мудро удалились, уверив шведское начальство в доброжелательном отношении Минина с Пожарским.
Чем сильнее становилось Второе земское ополчение, а вместе с ним — независимое севернорусское государство, тем более накалялись его отношения с вождями подмосковного земства. Минин с Пожарским шли очищать Москву от чужих, а порой свои оказывались намного чужих горше. Приходилось применять воинскую силу, защищая города и земли от казачьего разбоя, прямо связанного с подмосковными «таборами». Так, из Переяславля-Залесского к Совету всея земли приехали «…бить челом начальникам всякие люди, что им от Заруцкого утеснение великое: не только что опустошил уезд, но и посады. Начальники послали воеводу Ивана Федоровича Наумова с ратными людьми. Иван же пришел в Переславль, и казаков отогнал, и Переславль укрепил»[143].
Заруцкий больше не воспринимался как союзник. Его «воровское» поведение обличали. С ним не хотели иметь дела. Его зов идти под Москву игнорировали, поскольку ни единому слову его не верили. А он с добротным постоянством поддерживал и укреплял эту свою репутацию в глазах Минина с Пожарским…
Чувствуя непримиримую вражду к Пожарскому, атаман послал в Ярославль убийц. Открыто напав на Дмитрия Михайловича с ножом, один из душегубов ранил охранника, но князю не причинил вреда. Мерзавца схватили, пытали, и на пытке он во всем сознался.
Один из русских летописцев того времени сохранил странное сообщение: «Ивашка Заруцкой прислал в Ярославль, а велел изпортити князя Дмитрея Пожарского, и до нынешняго дня та болезнь в нем»[144]. То ли отправке откровенных убийц предшествовала попытка околдовать Пожарского, то ли Заруцкий положился на «искусство» хитроумного отравителя, только уложить Дмитрия Михайловича в гроб ему не удалось. Но, быть может, яд, подложенный князю, способствовал развитию «черной немочи», на протяжении многих лет портившей ему жизнь.
На исходе июля Второе земское ополчение двинулось наконец к столице.
Душа народная, ослабев, почернев, испакостившись, оказалась изгнанной из собственного дома; долго-долго чистилась она, набиралась сил и теперь медленно шествовала к себе домой. Движение ее, хоть и неспешное, было неотвратимым. Начальное время Смуты явилось грехопадением ее. Свержение Шуйского и призвание поляков чуть не погрузило ее в невозвратную бездну. «Страстное восстание» явилось шагом к покаянию. Первое земское ополчение — борьба со старыми соблазнами, нахлынувшими с новой силой. Преодолев их во Втором ополчении, русская душа как будто исповедовалась, склонив голову и желая спасения. Теперь ее ждал путь к великому усилию и следующему за ним причастию победы. Но перед причастием добрый христианин читает особый канон, моля у Бога дать ему причаститься не во грех и не во осуждение. То, что входит в тело с причастным вином, должно встретить чистый сосуд. Очищенная душа народа возвращалась в жилище, принадлежащее ей по праву, и трепетала, ожидая: дарует ли ей Бог счастливое причащение?
Заруцкий, получив сведения о наступлении Пожарского, немедленно ушел из-под Москвы. За ним последовала половина войска. Атаман разграбил Коломну и ушел на Рязанщину, к городу Михайлову. Что ж, хотя бы такой ценой Первое земское ополчение очистилось от самой черной и зловонной грязи, какая к нему налипла.
Авангардные части нижегородского ополчения скоро добрались до столицы и там укрепились. А основные силы медленно шли от Ярославля к Ростову, от Ростова к Переяславлю-Залес-скому, а оттуда — к Троице-Сергиевой обители.
14 августа у стен Троицы армия сделала последнюю большую стоянку перед броском к столице…
Рассказывая о битве за Москву, историки, писатели, публицисты редко предупреждают читателя, сколь страшно складывались обстоятельства для полков Пожарского, устало бредущих к Москве. Кто из русских историков не был заворожен той титанической работой, которую проделало руководство ополчения, собирая в кулак остатки русской мощи? Кто не испытывал горделивого чувства: наши встали! наши идут! Кто не ощущал за спиной Пожарского великую силу, море людское, с ревом накатывающее с севера?! Лишь бесчувственный человек не испытывал бы последовательно отчаяния, надежды и крепкой веры: свершилось, этих людей уже не сокрушить ни полякам, ни ворам! Казалось бы, страницы истории давно перелистаны, и мы знаем исход великого противостояния за Москву, ужели не был он предрешен заранее? Ужели сами поляки не боялись армии Пожарского? Но доброе сочувствие единоверцам и соотечественникам по сию пору волнует сердца. Кажется: вот, сделано небывалое усилие — Россия пришла к Москве! Остальное — неизбежность. Как ни сокрушить ополченцам неприятеля, коли вся земля собралась под хоругви ополчения?
