— Ну и что это дает? Если гестапо заподозрит, что вы связаны с Сопротивлением, за вами установят слежку.
— Вы правы. Но я принял меры предосторожности. Меня всюду сопровождают свои люди. Если они обнаружат, что за мной следят, я сменю имя.
— Но будет уже поздно — ведь вас могут схватить прямо на улице.
— И это верно. Что ж, надеюсь, я хотя бы успею проглотить свой сахарок.
Он вытянул длинную костистую руку. На среднем пальце поблескивал странной формы перстень. Пальцем левой руки Борецкий нажал на перстень, вправленный в него рубиновый «глазок» отскочил в сторону — внутри лежала капсула с белым порошком.
— Я читал, что такие штучки были в ходу у Медичи и Борджа, но никак не думал увидеть нечто подобное в Варшаве, разве что в кино.
— Ничего удивительного, — спокойно возразил Борецкий. — Это только доказывает, что люди не меняются. Сходные надобности порождают сходные средства. Всегда находятся гонимые и те, кто на них охотится, кто ненавидит людей и рвется править миром. Я вижу, вы недавно в Сопротивлении.
— Да, я вступил в организацию недавно. И хотя горжусь этим, но, честно говоря, такая работа мне не по душе.
— А что вам по душе? Чем вы собирались заниматься до войны? Что делали?
— Собирался заняться научной работой. В частности, меня привлекала демография и история дипломатии. Правда, диссертацию мне защитить не удалось, но я все равно хотел бы спокойно заниматься научными изысканиями.
— Прекрасно! — сказал Борецкий. — Подождите, пока изобретут ракету, которая доставит вас на Луну. Вот там вы сможете спокойно заниматься своей наукой. Господь Бог, похоже, никак не поймет, что полякам хочется покоя. Мы должны быть частью Европы и разделять ее судьбу. Должны бороться, чтобы потом получить возможность мирно жить и работать. Судьба отвела нам самое худшее, самое неспокойное место на всем континенте, в окружении могущественных, алчных соседей. На протяжении многих веков нам приходилось с оружием в руках отстаивать само свое существование. И не успеем мы вернуть себе то, что нам принадлежит по праву, как на нас тут же нападают и нас снова грабят. Словно какое-то проклятие тяготеет над Польшей. Но что же делать! Хотим жить — надо бороться! И, словно для того, чтобы заставить нас страдать еще больше, Создатель вселил в наши сердца неистребимую любовь к отчизне, к нашему народу, к родной земле и к свободе.
Борецкий сверлил меня взглядом, будто в ту минуту видел в моем лице всех заклятых врагов Польши. Потом вдруг резко отвернулся и принялся расхаживать по комнате, нервно сплетая и расплетая руки за спиной. Наконец он успокоился, сел на свое место и стал методично инструктировать меня по поводу предстоящей поездки.
Инструкции были подробные и точные, Борецкий говорил властным, отстраненным тоном, как начальник с подчиненным. Но во взгляде его чувствовалась почти отеческая приязнь, и брови он время от времени хмурил с притворной строгостью, совсем как отец, наставляющий сына. В перерывах мы пили остывший чай.
— Прежде всего, — начал он, — помните, что от вас многое зависит. Вы должны будете повторить все, что услышите от меня, по возможности слово в слово, тем, с кем увидитесь во Львове, потом в польском правительстве во Франции, а также, если понадобится, другим лицам. Смысл этого сообщения заключается в том, что мы не проиграем войну до тех пор, пока будем ощущать себя единой нацией, иметь юридически и морально легитимное государство и сохранять волю к борьбе. Это и есть цель Сопротивления. Правительство должно в течение всей войны защищать нас и наши права и нести перед нами ответственность. Только при таких условиях есть надежда, что мы сможем успешно бороться с врагом.
Борецкий помолчал и продолжал еще более напористо:
— Вот основные положения, которые вы должны запомнить.
Первое. Мы считаем оккупацию Польши абсолютно незаконной. Присутствие немецких оккупационных властей ничем не обосновано и противозаконно.
Второе. Польское государство продолжает существовать, только в другом, продиктованном обстоятельствами виде. То, что оно загнано в подполье, — лишь временный фактор, никак не влияющий на его легитимность. Ему принадлежит реальная власть.
Третье. Мы не потерпим никакого польского правительства, сотрудничающего с оккупантами. Если такие предатели найдутся, они будут казнены. Хотя на территории Польши, — прибавил он с несколько циничной усмешкой, — легче убить немца, чем поляка.
Как я впоследствии понял, это был не столько цинизм, сколько результат многолетнего опыта. После каждой фразы Борецкий посматривал на меня, оценивая впечатление от своих слов и прикидывая, все ли я понял и запомнил.
— За границей нашему правительству обеспечена свобода и безопасность. И ему следует воспользоваться этой свободой и безопасностью для защиты наших прав и интересов. От посягательств не только врагов — немцев и русских, — но и… союзников. Помните: именно мы тут занимаемся главным делом — боремся с захватчиками. И будем бороться до конца, до последней капли крови, как поется в «Присяге»[57]. Мы, в свою очередь, обещаем правительству свою полную лояльность и поддержку.
Борецкий встал и снова принялся ходить взад-вперед, потирая руки. Я заметил, что они посинели от холода. Я тоже замерз, но забыл об этом, слушая пламенные речи Борецкого. Я смотрел на щуплого, сутулого пожилого человека, с виду такого болезненного и слабого, и поражался убежденности, несокрушимой вере и воле, заключенным в его немощном теле.
Я спросил, считает ли он возможным создать такую огромную, многоступенчатую организацию, несмотря на жестокий террор оккупантов. Он пожал плечами:
— Кто знает? Надо попробовать. Сопротивление должно стать не просто ответом на угнетение, а следствием официальной деятельности польского государства. Должна продолжаться политическая жизнь, причем в атмосфере полной свободы. Да-да, полной свободы, — повторил он, видя мое изумление.
— Какая может быть свобода? Немцы не допустят существования никаких политических партий!
— Разумеется. Немцы ничего не допустят, но мы не собираемся спрашивать разрешения. Будем действовать так, как будто их вовсе нет. Их присутствие ни на йоту не должно изменить наше поведение. Уйдем в подполье. Я имею в виду свободу в рамках движения Сопротивления. Каждая партия должна иметь все права внутри нашего государства. При условии, конечно, что она обязуется бороться с захватчиком и работать на благо демократической Польши. Ну и признаёт легальность польского правительства в изгнании и власть создающегося подпольного государства.
