Дорогая моя женушка!
Наше серьезное положение кончилось отбросом противника. Канитель продолжалась 8 дней. Как теперь выясняется, противник был (во всех отношениях) втрое больше нас. Считаю это дело полка блестящим, но боюсь, что не так посмотрят старшие… Во всяком случае, я свое дело сделаю, опишу все подробно и правдиво: дело будет говорить за себя. К сожалению, на войне, где люди ходят вокруг смерти и где решаются великие вопросы бытия или небытия стран, людские страсти не умирают, они горят еще большим пламенем и в великое дело борьбы вносят свое тлетворное и принижающее влияние. Это грустно, но увы, это написано не в газетах, а чувствуется во многих углах и закоулках боевой обстановки… Почтаря все нет, а с ним нет от тебя писем. Я уже привык к их периодическому течению, и мне без них скучно. Высылай Осипа так, чтобы он к Пасхе приехал к нам… Если можно, фотографии вышли вперед. У нас начинается, кажется, весна, а с нею неизбежная слякоть.
Что хуже – она или зима со стужей, я уже, право, и не знаю. Еичка, вышивающая рядом с тобою, сама прелесть… вот бы ее снять. Попробуй.
Сейчас идет поезд, осталось пять минут.
Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.
5 марта 1915 г. [Открытка]Дорогая Женюра!
Через 10 минут отходит поезд. У нас вновь зима, хотя чувствуется кругом теплота. Карты от тебя получил и написал об этом два раза. Галя принесет, кажется, нам потомство, это говорит Сидоренко. Начинаем давать меньше овса и тихонько наезжаем. Сейчас у меня сравнительно тихо, но дел много… Сегодня сяду за большое к тебе письмо!
У кого ты навела справки о моем Геор[гиевском] оружии; теперь эта награда утверждена Государем, но какого числа, по газетам не могу составить себе картины. Наша 8-дневная оборона кончилась блестяще; враг наш потерял до 4 т[ысяч]… Пока похоронили его больше 700 трупов; работа продолжается. Из-под снега обнаруживаются новые его жертвы.
Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.
5 марта 1915 г.Дорогая моя женушка!
Наконец, у меня находится минутка поговорить с тобою. Сначала наш 8-дневный бой заставлял голову работать и не давал минуты покоя, а после него отчет, писанье и ответы. Затем следовали пополнения людьми, вызывавшие опрос претензий, распределения и выравнивания по ротам и т. п. Прежде всего повторю, что карты я от тебя получил, написал об этом тебе три раза и просил благодарить своих товарищей по Главному управлению Ген. штаба за добрые услуги. Бинокли ожидаю по почте часть и другую с Осипом. Больше биноклей пока не покупай, а так, как сделала, это хорошо. Если я дам по 2 бинокля на роту (у меня их 15), то это будет вполне хорошо. Тем более что у меня есть еще в ротах бинокли, да недавно взяли в плен 6 австрийских… вместе с людьми.
Послезавтра отсюда в Петроград выезжает мой бывший адъютант, моя недавняя правая рука, а теперь командир роты. Он едет лечиться от геморроя и плохого сердца. Похлопочи об нем изо всех сил. Побудь в Главном штабе у друзей и выхлопочи ему в Военном госпитале место. Он, конечно, человек не богатый, и это надо учитывать. Хорошо, если его будет оперировать профессор; это потому что сама по себе операция геморроя дело небольшое, но если при этом плохое сердце, то дело усложняется, и операция становится тонкой. Помню, мое сердце также выслушивали и выстукивали. Он (Роман Карлович Островский, поляк по происхождению, но женат на русской) о моей жизни расскажет тебе все самым подробным образом, так как первые 4 месяца мы с ним рядом работали, ели и пили. Ну, словом, он был адъютант, и этим все сказано. Он человек очень и очень умный, политичный, остроумный собеседник. Ну, да ты все это сама увидишь. Приласкай его, устрой, чтобы он был от тебя как командирши в восторге.
Я как-то тебе написал хотя и очень короткое, но очень и очень кислое письмо. Теперь я вспоминаю все это с улыбкой… Дело в том, что в день победы моего полка, когда я свободно вздохнул и был в восторге от его успехов, я узнал и несколько иной взгляд на весь этот эпизод. Все это было сложной сетью интриг, слухов или иных пониманий дела. Твоему мужу, конечно, это было не по шерсти, и он сильно задергался, а так как в это время уезжал почтальон, то он пред своей женушкой и разлился в слезливых ляментациях… все, мол, под луной так печально, и люди – исчадия ада. Теперь все это миновало, выяснилось, и я могу говорить обо всем этом только с улыбкой. На мое настроение отчасти повлияла и моя затяжка с Георгием. Уже была одна Дума, мой офицер, представленный мною за то же дело (шт[абс]-кап[итан] Мельников), уже получил Георгия, а я всё нет… Всё из-за этих наград, никак не могли узнать приказов, а без них Штаб почему-то все не хотел давать ход делу. Теперь я жду новой Думы, а когда еще она будет!
Прервал свое писанье, чтобы поговорить с одним из моих офицеров. Я ему предлагаю принять роту, а он от нее отклоняется… Причина мне и ему ясна, но мы оба делаем вид, что ее не знаем, и вступили в длинный ряд переговоров… В результате он расшаркался и ответил мне сухо-официальным языком, что он мое приказанье выполнит… Конечно, я мог бы не терять бы с ним времени и приказать, но мне хотелось настроить его на нужный мне лад… Не знаю, достиг ли или нет, но говорили мы много и горячо.
Вообще, работа командира полка наиболее трудна с его черного входа, о котором никто не говорит и которым пренебрегают военные историки, а она играет большую роль в благополучном ходе полкового корабля, несет с собою удачи, несет с собою поражения. Нужны и строгость, и гибкость, и изворотливость, и хитрость, чтобы дирижировать тем, что зовется суммой человеческих страстей, слабостей, настроений, фантазий, больных опасений и т. п. Командиры полков заболевают нервно не от страха пред смертью и пулями, а от непрерывного напряжения по управлению людьми, по направлению этой сложной машины к благому исходу. Одни из нас (как один из моих товарищей по Академии) думают, что всего можно достичь одной строгостью или судом, и что же? Все их офицеры уплыли из полка по тем или другим причинам, которых сам Соломон не предусмотрит, больше по нервному расстройству. Другой думает взять одной простотой и лаской, и хотя орудие оказывается все же лучше строгости, но, не будучи универсальным, и оно не дает хороших плодов…
6 марта 1915 г. Начинаются выпрашивания об отпусках или лечении, появляется сонм жен, в воздухе попахивает республикой… совсем становится неладно. На деле выходит, что надо отыскать какой-то сложный modus, в котором, как в фокусе, сойдутся всякие административные и педагогические воздействия. Вчера вечером от тебя пришли три ящика с биноклями, а сейчас производится их вскрытие. Слышу голос одного из вскрывающих: «А вот цейсовский!»; вынимаются торжественно мои калоши. Это хорошо, что ты их прислала; подходит весна, а те калоши, что у меня, дали трещину, а это, по опыту в Каменце знаю, дело не очень прочное. Сейчас распределяем бинокли по ротам, и будем жители.
