“Он (Христос) есть мир наш, соделавший из двух одно и разрушивший стоявшую между ними преграду”, учит Павел (Ефесянам, 2:14), и тому же учит Паскаль. Весь религиозный опыт его достигает высшей точки в этом учении о двух Божественных Началах – Отце и Сыне, – соединяющихся в Третьем Начале – в Духе. Если так, то огненное сердце Мыслей — “Иисусова Тайна” – есть не что иное, как тайна Трех.
“Бесконечным расстоянием между телами и духами прообразуется расстояние еще бесконечно большее, между духом и любовью, потому что оно сверхъестественно… Эти три порядка (Тело, Дух, Любовь) различны по качеству”. “Все тела – небо, звезды, земля и все царства земли – не стоят ни малейшего из духов, потому что он знает все это и знает себя, а тела ничего не знают. Все тела и все духи, вместе взятые, и все, что от них произошло, – не стоят ни малейшего движения любви, потому что это относится к порядку бесконечно высшему. Все тела и духи не могли бы произвести ни малейшего движения любви: это невозможно, потому что относится к иному, сверхъестественному порядку”.
Сам того не зная, Паскаль в этом учении о “трех Порядках” продолжает, через пять веков, дело, начатое Иоахимом Флорским, – учение о “трех состояниях мира” – “трех Царствах” – Отца, Сына и Духа.
“Три порядка” – в созерцании Паскаля, а в действии, в жизни – три чуда: Огонь, Терн, Кровь (“каплю крови Моей Я пролил за тебя”, говорит ему Иисус в “Тайне”). Каждое из этих трех чудес было для него как бы физическим и метафизическим вместе осязанием прерыва между порядками—таким же убедительным опытом, как понижение ртутного столбика в стеклянной трубке при восхождении на высоты, и, в то же время, переходом из одного порядка в другой, из низшего – в высший. В первом чуде – Огня—совершился для Паскаля переход из первого порядка– вещества, плоти, – во второй порядок—Духа; во втором чуде – Терна – переход из второго порядка – Духа, в третий – Любви, где и совершается третье чудо – Крови.
“Я еще не все сказал; вы увидите…”. Это, вероятно, одна из последних, неконченных Мыслей Паскаля, одно из его последних недоговоренных слов. “Страх Земли” – так можно бы определить то, почему он не сказал и не сделал всего, что мог бы сказать и сделать.
Господня земля и что наполняет ее (Псалтырь, 23:1), —
этого Паскаль не говорит и не чувствует. Небо для него Господне, но не земля.
Слава Тебе, Господи, за Мать нашу, Землю, которая носит нас всех и питает, —
этого он тоже не чувствует и не говорит, как св. Франциск Ассизский в “Песне тварей”. “Сердцем узнанный Бог” для Паскаля не в человеке и в природе, а только в человеке. Он изучает, испытывает природу, но не любит ее, а боится: “Вечное молчание этих беспредельных пространств меня ужасает”. Ужас природы и есть для него тот ужас Бездны, который преследует его всю жизнь:
Была с Паскалем Бездна неразлучна.
Кажется иногда, что одержимый “страхом земли” он не знает и земных путей человечества – того, как движется оно во времени, в истории от Первого Пришествия ко Второму, и что нет у него эсхатологии, потому что нет истории. Верит ли он в “Третий Порядок Любви” – Царство Божие – не только на небе, но и на земле? Если и верит, то вера эта не доходит до его сознания.
Страх Земли у Паскаля – в порядке космическом, а в человеческом – страх Плоти. Догмат Воскресения он утверждает. “Почему они (безбожники) говорят, что Воскресение невозможно? Что труднее – родиться или воскреснуть; быть впервые тому, чего никогда еще не было, или быть снова тому, что уже было однажды; труднее ли в бытии возникнуть или вернуться в бытие? Легким нам кажется первое только по привычке, а по недостатку привычки другое кажется нам невозможным: простонародный способ суждения”. Проще, яснее и убедительнее никто об этом не говорил. Но кажется иногда, что самому Паскалю это ненужно, а если и нужно, то этого он не сознает, а только предчувствует. Кажется иногда, что для него то, что Иисус умер или даже всегда умирает (“в смертном борении будет Иисус до конца мира”, jusqu'а la fin du monde), нужнее и действительнее, чем то, что Он воскрес.
Страх Земли, страх Плоти – может быть, главная причина того, что Паскаль не соединяет двух вопросов, которые больше всего мучают его и для которых он больше всего сделал, – вопроса о Трех Порядках и вопроса о Церкви; главная причина того, что он умом ясно не понимает, а только сердцем смутно чувствует, что ответ на эти два вопроса найден будет лишь тогда, когда они соединятся, потому что Единая Вселенская Церковь может осуществиться только в “Третьем Порядке Любви” – в “Третьем Царстве Духа”.
Три Порядка в созерцании – три чуда в действии: вся жизнь Паскаля под знаком Трех. “Три в Одном – Отец, Сын и Дух Святой – есть начало всех чудес…”. Этим исповеданием Данте в “Новой Жизни” начинает свою жизнь; им же кончает ее в Божественной Комедии:
Там, в глубине Субстанции Предвечной,
Явились мне три пламеневших круга
Одной величины и трех цветов…
О, вечный Свет, Себе единосущный,
Себя единого в Отце познавший,
Собой единым познанный лишь в Сыне,
Возлюбленный Собой единым в Духе!
Тем же исповеданием мог бы кончить жизнь свою и Паскаль, и почти кончил. “Я еще не все сказал”: если бы сказал и сделал все, то понял бы, что разбудить, расколдовать человечество от “заколдованного сна” можно только этим всемогущим, из всех человеческих слов самым божественным, – Три.
Вышел ли Паскаль из католической Церкви или остался в ней? Спор об этом ведется вот уже триста лет и, вероятно, будет вестись всегда, потому что он неразрешим в той плоскости, где происходит, – в “двух низших порядках – плоти и духа”; он мог бы решиться только “в третьем, высшем порядке любви”.
В 1665 году, два с половиной года по смерти Паскаля, архиепископ Парижский Гардуэн де Перефикс, тот самый, который хотел вырыть из могилы тело его, чтобы бросить в общую яму, – призвав о. Павла Беррье, спросил его с грозным видом, правда ли, что он причастил такого отъявленного еретика-янсениста, как Паскаль? О. Павел оробел и смутился, но ответил по совести, что Паскаль, еще года за два до смерти, отрекся от янсенистской ереси и умер правоверным католиком. Архиепископ тотчас велел ему записать это показание и, хотя обещал хранить его в тайне, но слова не сдержал и разгласил.
Лет через шесть о. Павел писал Жильберте Перье: “Слышал я, что вы огорчены тем, что люди злоупотребляют показанием о вашем брате, которое вынудил у меня покойный Парижский архиепископ… Я был тогда убежден, что верно понял слова, сказанные мне вашим братом… Но теперь вижу, что они могли иметь и, как я полагаю, действительно имели не тот смысл, какой я им придал… Я желал бы от всей души, чтобы это заявление никогда не было мною сделано, потому что оно, как мне теперь кажется, не соответствует истине, и потому, что им злоупотребляют вопреки моей воле”. И еще года через два – Этьену Перье: “Я никогда не говорил, что покойный господин Паскаль от чего-либо отрекся”.
