– Нет!
– А попить дашь?
– Нет!
– Пить не дашь? Ребята, несите меня обратно! – скомандовал, уже почти теряя сознание, Исай. Бойцы в полной растерянности переводили взгляды с командира на доктора. Тот решительно заявил:
– Здесь командую я. Быстро несите вон в ту палату. Дверь открывайте. Кладите.
Исай думал, что его положат на кровать. Оказалось, внесли в операционную и положили на стол. А хирург уже моет руки и говорит:
– Давай знакомиться. И рассказывай, как это тебя угораздило?
– Дай глоток воды – все расскажу, – взмолился Исай.
– Я тебе обещаю, после того, как с тобой повожусь, дам тебе бутылочку боржоми, если пить будешь по глоточку.
Операция прошла успешно, но не бесследно для Исая. Желудок и раньше был его слабым местом. Петька, ординарец, зная про больной желудок командира, всегда доставал для него минеральную воду. Брат шутил:
– У Чапая был Петька, и у меня такой же.
С минеральной водой связан один не очень приятный для Исая инцидент. Он произошел в марте 1944 года, когда наши войска, освобождая от захватчиков территорию Украины, форсировали реку Южный Буг. На одном из участков реки за организацию переправы отвечала часть, которой командовал мой брат. Исай рассказывал мне, как сложно было навести понтонный мост – мешали быстрое течение в этом месте и беспрестанные налеты вражеской авиации. Решение оказалось под поверхностью воды – установив понтоны под водой, наши сумели скрыть переправу от противника. Брат сидел в своей штабной землянке, когда в нее ворвался какой-то генерал и сразу на повышенных тонах стал требовать срочно переправить на другой берег его часть. Исай спокойно попытался объяснить, что у него есть приказ высшего командования, какие части и в каком порядке необходимо переправлять, а без приказа он никого переправить не может. На столе перед ним стояла бутылка с нарзаном. Увидев ее, генерал рассвирепел:
– Нам надо срочно на тот берег, а ты, сволочь, тут водку пьешь сидишь! Да я тебя сейчас сам – к высшей мере!
Он выхватил револьвер и уже взвел курок, когда Исай, схватив бутылку с водой, швырнул ее в генерала. Тот получил сотрясение мозга, а Эпштейна посадили под арест до выяснения. На допросе генерал заявил, что это майор выхватил у него револьвер и хотел в него выстрелить. Но свидетели не подтвердили эту версию. Отпечатков пальцев Исая на оружии подполковника не обнаружили. К тому же у брата, как у всякого командира, имелся свой пистолет, из которого он бы и выстрелил, если б хотел. Приезжал туда и командующий дивизией. Тот, когда ему рассказали о происшествии, пошутил:
– Нечего разбрасываться нарзаном. Посмотрите, может, у майора найдется лишняя бутылка – я тоже люблю минералку. Додумался тоже – в такую падаль бросать бутылки.
Борис тоже воевал и был ранен. В госпитале в Конотопе хирург посмотрел его и поинтересовался:
– Эпштейн? А у тебя нет сестры Раи?
– Есть. Раца на фронте.
Он Раю почему-то Рацей звал.
– Не Раца, а Раиса Соломоновна, – поправил врач.
– Это и есть моя сестра. А я Борис Соломонович.
В общем, убедил доктора, что он брат Раечки.
А ему в госпиталь прислал письмо командир части. Мол, если сможешь, просись обратно в свою часть, а мы тебе обеспечим условия, чтобы смог дослужить до конца войны. Война уже шла к концу. Боря и стал проситься назад в воинскую часть. А ему говорят: ты свое уже отвоевал! Тогда он за поддержкой – к тому врачу, который вместе с Раей работал. Добился-таки возвращения в часть. Там и дослужил до конца войны.
Мужа Беллы по возвращении из Швеции долго проверяли. Тем, кто побывал в плену или был интернирован, как правило, не разрешали жить в областных городах. Соболеву же после проверки даже вернули его довоенное жилье – деревянный флигель во дворе МИИТа (Московский институт инженеров транспорта), как он писал на конвертах. Но пенсию по инвалидности как участнику войны не назначили, а работать Анатолий Михайлович больше не мог по состоянию здоровья – из-за простреленного легкого. Но ум, интеллект, понимание происходящего – все это сохранилось. И каково было жить с этим пониманием человеку? Осознавать, что он больше не опора, не глава семьи, поскольку материальное благополучие теперь держится на хрупких плечах его жены. Белла по возвращении в Москву снова пошла работать в Метрострой инженером. Уходила рано, возвращалась затемно. Работы было много. Проблем тоже. По ее предложению пригласили для консультации специалистов из Венгрии, чтобы избежать вибрации почвы и строений в тех местах, где прокладывалась подземка. Возвращаясь, измотанная за день Белла не пыталась объяснить мужу причин своей задержки. А он бешено ревновал ее, начинал обвинять:
– Ты гуляешь! Любовника завела.
Белла в ответ огрызалась и продолжала жить своей жизнью, в которой не было места переживаниям и страданиям Анатолия.
Когда Белла получила вызов в Москву, она взяла с собой Гальку, потому что они меж собой очень дружили. И стала Галька жить у Соболевых. В это время в Москву вернулся наш старший брат Леня. Он получил квартиру в Москве и стал работать в Наркомате обороны. Леня устроил Гальку в отдел кадров какого-то завода и снял ей комнатушку, темную такую, узенькую, метров на десять, и платил за нее 700 рублей в месяц. Большие деньги по тем временам. А через некоторое время Леня Гальке сказал:
– Шагом марш в консерваторию! В этом году не поступишь, в следующем поступишь. Что ж ты вечно будешь в кадрах работать?
Галька послушалась. И ее с первого захода приняли. Помогли и документы об окончании двух курсов Киевской консерватории.
У Лени в это время была уже вторая семья. Первый брак с военным корреспондентом Кноповой, окончившей вместе с ним военно-политическую академию, распался довольно быстро. Вторая жена Маруся познакомилась с Леонидом, когда он еще был женат и жил в Минске. Маруся в то время училась на химфаке Минского университета. В отличие от первой жены, вторая красавицей не слыла, но подать себя умела. На фото, присланном нам, она запечатлена с розой в волосах, коса ниже пояса.
Родила Маруся Леониду двух дочерей: Галину и Веру. Все складывалось хорошо: квартира в Москве, престижная работа, но дало знать о себе подорванное за годы службы здоровье. Шалило сердце. Оказывается, первый инфаркт Леня перенес еще на фронте. Но отлеживаться в госпитале не стал – через четыре дня вернулся на службу.
Я встретилась с Леней зимой 1946 года, когда приезжала в Москву и останавливалась у Гальки. (Он Гальку опекал всю жизнь, как меня Исай.) Когда он пришел и увидел меня, то очень удивился:
– Ты – Розочка? Тебе было три годика, когда я приезжал домой из Средней Азии.
