Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953).

Товарищ Сталин поставил вопрос о художественной литературе, о состоянии таких участков, как кино, театр, искусство, художественная литература. Товарищ Сталин поставил вопрос о том, что эту критику мы должны организовать отсюда – из Управления пропаганды, т.е. Управление пропаганды и должно стать ведущим органом, который должен поставить дело литературной критики. Поэтому тов. Сталин поставил вопрос о том, чтобы создать такого рода газету и создать кадры критиков вокруг Управления пропаганды и в составе Управления пропаганды, ибо тов. Сталин говорил о том, что нам нужна объективная, независимая от писателя критика, т.е. критика, которую может организовать только Управление пропаганды, объективная критика невзирая на лица, не пристрастная, поскольку тов. Сталин прямо говорил, что наша теперешняя критика является пристрастной»[1002].

Бросается в глаза неприкрытая неприязнь вождя к писателю Зощенко. На заседании Оргбюро он заявил о нем: «Вся война прошла, все народы обливались кровью, а он ни одной строки не дал. Пишет он чепуху какую-то, прямо издевательство. Война в разгаре, а у него ни одного слова ни за, ни против, а пишет всякие небылицы, чепуху, ничего не дающую ни уму, ни сердцу. Он бродит по разным местам, суется в одно место, в другое, а вы податливы очень. Хотели журнал сделать интересным, и даете ему место, а из-за этого вам попадает, и не могут быть напечатаны произведения наших людей. Мы не для того советский строй строили, чтобы людей обучали пустяковине»[1003].

Любопытный диалог вождя с одним из руководителей ленинградских писателей Прокофьевым, пытавшимся как-то защитить А. Ахматову, имел место во время этого заседания Оргбюро. Приведу лишь один эпизод:

«ПРОКОФЬЕВ. Относительно стихов. Я считаю, что не является большим грехом, что были опубликованы стихи Анны Ахматовой. Эта поэтесса с небольшим голосом и разговоры о грусти, они присущи и советскому человеку.

СТАЛИН. Анна Ахматова, кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?

ПРОКОФЬЕВ. В сочинениях послевоенного периода можно найти ряд хороших стихов. Это стихотворение „Первая дальнобойная“ о Ленинграде.

СТАЛИН. 1 – 2 – 3 стихотворения и обчелся, больше нет.

ПРОКОФЬЕВ. Стихов на актуальную тему мало, но она поэтесса со старыми устоями, уже утвердившимися мнениями и уже не сможет, Иосиф Виссарионович, дать что-то новое.

СТАЛИН. Тогда пусть печатается в другом месте где-либо, почему в „Звезде“?

ПРОКОФЬЕВ. Должен сказать, что то, что мы отвергли в „Звезде“, печаталось в „Знамени“.

СТАЛИН. Мы и до „Знамени“ доберемся, доберемся до всех», – зловеще заключил Сталин[1004]. И мало кто сомневался в том, что будет сделано так, как пообещал вождь.

В литературных кругах того времени довольно прочно утвердилось мнение, что причиной неприязни вождя к Ахматовой была обычная человеческая зависть или ревность – трудно найти подходящее определение. По словам Л.К. Чуковской, она полагала также, что Сталин приревновал ее к овациям: в апреле 1946 года Ахматова читала свои стихи в Колонном зале, в Москве, и публика аплодировала стоя. Аплодисменты стоя причитались, по убеждению Сталина, ему одному – вдруг толпа устроила овацию какой-то поэтессе. По слухам, Сталин был разгневан пылким приемом, который оказывали Ахматовой слушатели. Согласно одной из версий, Сталин спросил после какого-то вечера: «Кто организовал вставание?»

Трудно судить, насколько правдоподобны такие слухи. Лично мне они кажутся весьма сомнительными. Как-то не укладывается в сознании, что Сталин, имя которого гремело на весь мир, мог испытывать чувство зависти к аплодисментам в адрес поэтессы.

Нужно сказать, что обиженными и даже оскорбленными считали себя многие литераторы, о чем свидетельствуют сводки-донесения агентуры госбезопасности Сталину о реакции писателей на постановление. Однако публично высказывалось лишь одобрение принятому решению. Только М. Зощенко осмелился выступить в свою защиту, вернее, написать в августе 1946 года письмо вождю, в котором он дезавуировал обвинения в свой адрес. В заключение своего послания Сталину он написал: «Я ничего не ищу и не прошу никаких улучшений в моей судьбе. А если и пишу Вам, то с единственной целью несколько облегчить свою боль. Мне весьма тяжело быть в Ваших глазах литературным пройдохой, низким человеком или человеком, который отдавал свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас.

Мих. Зощенко»[1005].

Другой главный персонаж принятого постановления – А. Ахматова – обратилась с личным письмом к Сталину лишь в апреле 1950 года. Причем письмо ее касалось совсем не литературных дел, а судьбы ее сына. Вот текст этого письма:

«24 апреля 1950 г.

Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Вправе ли я просить Вас о снисхождении к моему несчастью.

6 ноября 1949 г. в Ленинграде был арестован мой сын, Лев Николаевич Гумилев, кандидат исторических наук. Сейчас он находится в Москве (в Лефортове).

Я уже стара и больна и я не могу пережить разлуку с единственным сыном.

Умоляю Вас о возвращении моего сына. Моей лучшей мечтой было увидеть его работающим во славу советской науки.

Служение Родине для него, как и для меня, священный долг.

Анна Ахматова»[1006].

Никакого ответа она, конечно, не получила.

Отвлекаясь несколько в сторону, хочу принести покаяние в связи с тем, что во втором томе моей трилогии о Сталине я дал совершенно ошибочное толкование одному из ее шагов, предпринятых в это примерно время. Процитировав хвалебные строки в ее стихотворении о Сталине, я задавал риторический вопрос: чем руководствовалась она, когда писала этот стих? Я не допускал даже мысли, что это было продиктовано чувством холуйского подхалимажа, ибо она была выше этого. Значит, все же в основе лежали другие мотивы, скорее всего – вполне искренние, а не навязанные свыше.

Так писал я тогда. Сейчас для меня совершенно ясно, что главным мотивом, толкнувшим ее написать хвалебное в адрес вождя стихотворение, было простое человеческое чувство – как-то облегчить участь своего сына, найти с этой стороны подход к сердцу бессердечного вождя. И едва ли у кого-нибудь хватит совести и ума упрекнуть ее за это политическое лицемерие – она просто пыталась спасти своего сына. И в этом нет и не могло быть ничего позорного или недозволенного нравственными нормами и принципами. Осуждать ее способен лишь тот, кто вообще лишен чувства сострадания.

Проводя исключительно жесткую и порой выходящую за рамки разумного политику в области литературы, Сталин вместе с тем стремился создать о себе впечатление как о человеке, который на первое место, помимо сугубо идеологических критериев, ставит правдивость, объективность и достоверность. Известны случаи, когда при обсуждении выдвинутых на соискание сталинских премий произведений, он демонстративно упрекал авторов отдельных произведений в нарушении исторической правды и требовал исправлять такие моменты. Так, он отметил в качестве недостатка повести Э. Казакевича то, что в ней не отражена роль маршала Жукова. А последний, начиная с 1946 года, находился в опале у Сталина. Причины этой опалы одни видят в чувстве ревности по отношению к Жукову, которого негласно считали главным полководцем войны, тем самым якобы принижая самого вождя или ставя маршала Жукова на одну доску с самим Сталиным. Приведу иллюстрацию такой (возможно, чисто показной, демонстративной) объективности Сталина.