1954
* * *
На пушистых ветках темной ели,
Среди хрупких блесток, среди тьмы,
Словно в детстве, свечи нам горели, –
И, как в детстве, замечтались мы.
Мне свеча сгорает без возврата.
Если пламя сильное — коптит.
Каждый миг горения — утрата:
Догорела… нет… еще горит.
Так, — хотя уж безнадежно дело, –
Наше тело борется с концом.
Но душа гораздо раньше тела
Судорожным гаснет огоньком.
Что ж — последним синим трепыханьем,
Искоркой златя стеклянный шар.
Лапы тьмы качнув своим дыханьем.
Стеарином истекай, душа.
1957
* * *
Что ни день одно — все эта же боль,
Каждой ночью — раскаянье
И на сердце ком — то ли снег, то ли соль
И никак не дождаться таянья,
И лежат вокруг, как себя ни неволь.
Кольца скользкого змея:
Каждый день одно — все новая боль,
Но другим от меня больнее.
1972
Кассандра
Вес, кого остерегает –
Слепы и глухи:
Так Кассандру Бог карает
За ее грехи.
А тяжле есть ли грузы?
Лучше помолчим:
Кто измерил вес обузы
Раменам чужим?
15–16.11.1976
* * *
И останется Ленин до века великим,
Как великим до века остался Петр,
И ни пуля в затылок, ни вдовьи клики –
Вес не в счет, все не в счет, вес не в счет, вес не в счет,
Тихо в детских домах для врагов народа:
Пусть глумленье, пусть смерть рукотворных сирот –
Вес оплатится словом кимвальным «свобода»
И высоким забором: там кто-то жрет.
Все нас будут учить, как писать нам оды,
Как нам морду плевкам подставлять, что ни год,
Как нам классы травить, как травить народы
И не помнить, что есть человеческий род.
Все ль еще нам делить берега Иордана
И кому отдать захолустный Наблус?
Где приправлены нефтью, где солью раны,
И напрасно ли был распят Иисус?
Слышен глас пророков в бензиновом чаде,
Вымирает зверь и не дышит лес, –
Так задохнемся ж, люди, в собственном смраде –
И без нас у вселенной достанет чудес!
1978
* * *
На такой же больничной постели
Через десять лет, через год –
Может быть, через две недели
Смертный вздох мой выдохнет рот.
А помчат меня так же срочно
Под привычный сирены свист.
И повесят мне так же точно
В ноги температурный лист.
Не дадут мне дома возиться,
Книги милые перелистать.
Не дадут мне с мыслью проститься
И в больницу свезут помирать.
Не для дома больничные муки:
Чтобы память была легка.
Не сдавайся в нежные руки –
Равнодушная легче рука.
Смрад от тела, утка да судно,
Стыд и боль — ничем не помочь;
Долго, больно, стыдно и трудно
Мы из жизни уходим прочь.
* * *
В последний год,
Когда на Луне
Партбюро еще ни разу не собиралось,
И не открыли отдела кадров,
Черные тени ложились на снег
При неистраченной лунной погоде.
Все пока еще довольно недурно:
Еще на Луне не построены сортиры
И не разбросаны консервные банки.
В двадцать четвертом веке
Люди будут стоять на планете
Вплотную, как на площадке трамвая.
Природы не будет
И не будет любви.
Я — последний человек,
Потом уже роботы
С электрическими токами мозга.
Которыми управляют
Пошляки
С высшим монтёрно-политическим образованием.
Мир асфальтовый, шинно-бензинныи
Закрутился вкруг бензоколонки,
Мир удобный, бездумный и чинный
С океаном в мазутовой пленке,
Мир цифирный, единый, машинный
И, как детское горло, ломкий.
А я видел, самый последний.
То, чего не увидят потомки:
Где весною бродят олени
И цветы шелковисты и тонки –
Исчертили зимние тени
Синий снег, алмазный и звонкий.
* * *
I
Еще мы мальчиками были,
Еще нас лычки занимали,
Еще махорку не курили,
Еще ремнями щеголяли
И, выходя на пост дежурный,
На небо взор мы не кидали
И тучи — ясности лазурной
Еще мы не предпочитали.
Еще устам впервой проклятья,
Еще ушам ужасны стоны,
Еще не умирали братья,
Еще не изменяли жены,
В смешных шинелях, не по росту,
В раструбах кирзовых, шагами
Еще не мерили погостов,
Что карты числят городами,
Еще нам дым не застил неба
И запах не вставал в пустыне
От догорающего хлеба,
Незабываемый отныне,
Друзей мучительные тени
Еще никем не призывались –
Одни средь новых поколений
Мы только в тридцать лет остались.
Полвеком жизни мы не сыты,
На ласку, как на смерть влекомы,
Ласкают, чьи мужья убиты,
Ласкает горький хмель знакомый.
Нам полста лет не надоели –
Полтысячи нам будет мало!
А жизнь давно прошла — в шинели;
Паек получен. Ночь настала.
I I
Еще мы мальчиками были.
Еще нас лычки занимали.
Еще махорка не курили.
Еще как моль не умирали.
Но слухом чутким, духом чистым
Шаги судьбы нам слышны были,
И в сердце грозные горнисты
То замирали, то трубили.
Какой же ныне глухотою
Нам уши время заложило?
Над нашей каменной землею
Судьба лицо свое склонила,
Как в пленке из агар-агара
Все беспорядочно теснятся.
Недолго в тонкой пленке шара
Кишенье будет продолжаться.
А в сердце, мысли, ум и знанье
Ты детям передал напрасно:
Удел их — смертное страданье,
Одно лишь мужество прекрасно:
По Откровенью Иоанна,
Над нами ангел встал разящий,
И кровью станут океаны,
И сушу огнь пожрет палящий.
И средь дымящейся пустыни
Родится скудный род уродов –
Что нужно делать — делай ныне,
Наследник тысячи народов:
Когда замрет людей сознанье.
Их предназначенная мука,
Повсюду будет мирозданье
Чернеть без мысли и без звука.
* * *
Стало зло и добро — вес сказка.
Добродетели и порок.
Только есть, что рана и ласка
И безбожно короткий срок.
Может, жизнь прожита и недаром,
Может, сам не заметив меж дел,
От кого-то отвел я удары
И кого-то где-то согрел.
И когда я под влажною кожей
Стану куклою восковой,
На меня немного похожей,
Но не думающей, не живой, –
Если жизнь на что-то годится,
Если чем-то была хороша, –
Прежде чем совсем испариться.
Воспарит моя к Богу душа.
К судии, сотворенному нами,
Чтобы он меня похвалил.
А за тех, что ушиб я локтями,
По-отцовски меня простил.
* * *
Все, что было, мы знаем,
Да теперь все не так,
За ушедшим трамваем
Я бегу как дурак.
Тяжек воздух для старца,
Непрозрачна вода.
Никуда не податься –
Ни туда, ни сюда.
Я в ненужных остатках.
Как мой письменный стол.
В моих стоптанных тапках
Мои потомок ушел.
* * *
Острова есть над серым морем,
Черный лес, где ни троп, ни дому,
Где ушел неведомым створом
Чей-то след по безлюдью морскому.
Я срывал, опаленный югом,
Виноградные в дымке кисти,
Мне прибои за полярным кругом
Нес неведомой пальмы листья.
Пилось виски, гремели громы,
Загорались сполохов очи,
И по мне комендор незнакомый
Вел огонь ненастною ночью.
Я бродил по каменным тундрам,
Поднимался в волшебные замки,
Мелочь долларов лондонским утром
Наменявши в приличном банке.
Уходил за тибетским топазом –
Никому мой уход не в потерю:
Только Дэзи с завязанным глазом,
Топнув в палубу, скажет: верю!
1987
