I I
Еще мы мальчиками были.
Еще нас лычки занимали.
Еще махорка не курили.
Еще как моль не умирали.
Но слухом чутким, духом чистым
Шаги судьбы нам слышны были,
И в сердце грозные горнисты
То замирали, то трубили.
Какой же ныне глухотою
Нам уши время заложило?
Над нашей каменной землею
Судьба лицо свое склонила,
Как в пленке из агар-агара
Все беспорядочно теснятся.
Недолго в тонкой пленке шара
Кишенье будет продолжаться.
А в сердце, мысли, ум и знанье
Ты детям передал напрасно:
Удел их — смертное страданье,
Одно лишь мужество прекрасно:
По Откровенью Иоанна,
Над нами ангел встал разящий,
И кровью станут океаны,
И сушу огнь пожрет палящий.
И средь дымящейся пустыни
Родится скудный род уродов –
Что нужно делать — делай ныне,
Наследник тысячи народов:
Когда замрет людей сознанье.
Их предназначенная мука,
Повсюду будет мирозданье
Чернеть без мысли и без звука.
* * *
Стало зло и добро — вес сказка.
Добродетели и порок.
Только есть, что рана и ласка
И безбожно короткий срок.
Может, жизнь прожита и недаром,
Может, сам не заметив меж дел,
От кого-то отвел я удары
И кого-то где-то согрел.
И когда я под влажною кожей
Стану куклою восковой,
На меня немного похожей,
Но не думающей, не живой, –
Если жизнь на что-то годится,
Если чем-то была хороша, –
Прежде чем совсем испариться.
Воспарит моя к Богу душа.
К судии, сотворенному нами,
Чтобы он меня похвалил.
А за тех, что ушиб я локтями,
По-отцовски меня простил.
* * *
Все, что было, мы знаем,
Да теперь все не так,
За ушедшим трамваем
Я бегу как дурак.
Тяжек воздух для старца,
Непрозрачна вода.
Никуда не податься –
Ни туда, ни сюда.
Я в ненужных остатках.
Как мой письменный стол.
В моих стоптанных тапках
Мои потомок ушел.
* * *
Острова есть над серым морем,
Черный лес, где ни троп, ни дому,
Где ушел неведомым створом
Чей-то след по безлюдью морскому.
Я срывал, опаленный югом,
Виноградные в дымке кисти,
Мне прибои за полярным кругом
Нес неведомой пальмы листья.
Пилось виски, гремели громы,
Загорались сполохов очи,
И по мне комендор незнакомый
Вел огонь ненастною ночью.
Я бродил по каменным тундрам,
Поднимался в волшебные замки,
Мелочь долларов лондонским утром
Наменявши в приличном банке.
Уходил за тибетским топазом –
Никому мой уход не в потерю:
Только Дэзи с завязанным глазом,
Топнув в палубу, скажет: верю!
1987
Е.Г. Эткинд О книге И.М. Дьяконова
«МОЛОДОСТЬ В ГИМНАСТЕРКЕ» МОЕГО СОВРЕМЕННИКА
Глава из книги ЕФИМА ЭТКИНДА «Барселонская проза» [сканирована по:]
.. Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб., 2001, с. 471–475.
Какие прошли надо мною
Великие полчища бурь!
Их тучи вставали стеною,
Недолгую жрали лазурь…
Эти стихи Игорь Михайлович Дьяконов написал в 1960 году; в сорок пять лет он уже подводил итоги своей бурной жизни. Стихи опубликованы приложением к его «Книге воспоминаний», доведенной до 1945 года; тогда ему едва исполнилось тридцать. Еще не было тех трех десятков книг по древней истории и афроазиатским языкам, которые снискали их автору мировую известность; еще не было замечательных поэтических переводов ассирийского эпоса о Гилъ-гамеше и библейских поэм — «Песни песней» царя Соломона и «Экклесиаста», которые позволили нам, русским, по-новому прочесть и клинопись, и Библию, и оценить неведомые прежде свойства русского свободного стиха; еще не было книги «Пути истории» — она появится полвека спустя, в 1994 году, и по-новому представит путь человечества — от питекантропа до подступов к XX веку («…здесь я предложил новую периодизацию исторического процесса, опирающуюся не только на изменения в характере производства и социальных отношений, но и на изменения в мотивации социальной деятельности — в области социальной психологии»). Вспоминая о военной юности много лет спустя, автор скажет: «Еще мы мальчиками были, . Еще нас лычки занимали, . Еще махорку не курили, . Еще ремнями щеголяли…» У последней строки был вариант: «Еще как моль не умирали». Еще все было впереди. Сегодня, в 1995 году, «Книга воспоминаний» — книга о детстве и молодости поколения, родившегося в годы Первой мировой войны, — вышла в свет, и читатель может вместе с автором узреть эти «великие полчища бурь» и подивиться тому сколько испытаний выпало на долю поколения. 1915 год, когда родился И. М. Дьяконов, — удивительный в нашей культуре; вероятно, именно в этот год кончился Серебряный век. Тогда одновременно появились поэмы Блока «Соловьиный сад», Маяковского — «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник», «Марбург» Пастернака, «Не жалею, не зову, не плачу» Есенина, «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» Мандельштама…
Игорь Дьяконов провел детство в Норвегии (его отец, Михаил Алексеевич, работал в торгпредстве), позднее жил и учился в Ленинграде, где один за другим обрушивались удары: голод и террор двадцатых годов, убийство Кирова и террор, снова террор конца тридцатых, война и трехлетняя блокада родного города. Снова, снова, снова — гибель близких, собратьев, учителей. Арест и расстрел отца. Гибель на фронте младшего брата. К «Воспоминаниям» приложены не только стихи — лирический дневник за полстолетия (1935–1987), — но и ошеломляющий даже многоопытных читателей «Синодик»: это, как пишет автор, «поминание тех, кто назван в моей книге, кого я знал лично или через друзей и которые умерли не своей смертью». В этот список входят ученые-востоковеды, писатели, поэты, переводчики (отец был крупным переводчиком — прежде всего с норвежского, — ему мы обязаны, например, романом Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса»), студенты, аспиранты, профессора, учителя, юристы. Из них 86 умерли в лагерях или расстреляны («погибли от геноцида»), 30 — «были репрессированы, но выжили», 28 — «погибли от голода в блокаду», 12 — «погибли на фронте». Более ста пятидесяти трагических смертей — в жизни тридцатилетнего молодого человека, начинавшего научный и творческий путь.
