Впрочем, удивляться не стоит. И.М. Дьяконов, крупнейший историк и лингвист современного мира, не удостоился избрания в Российскую Академию наук (как и другой блестящий филолог, Вяч. Вс. Иванов). А книга его воспоминаний, важнейшая для нашей эпохи, долго не могла найти себе издателя. Наконец, слава Богу, нашла: «Европейский дом» затеял серию «Дневники и воспоминания петербургских ученых». Спасибо «Европейскому дому»; наша благодарность была бы еще более сердечной, если бы издательство позаботилось о редактировании рукописи, устранив досадные повторения (автор часто таких огрехов не видит) и ошибки в цитатах (например, на могиле Грибоедова написано не «Имя твое…», а «Ум и дела твои бессмертны…»). Книга издана ничтожным тиражом — 700 экземпляров. Будем надеяться, что для второго издания «Европейский дом» не поскупится на редактора.
«Книга воспоминаний» И.М. Дьяконова сегодня особенно важна. Ее написал ученый, ищущий закономерности исторического процесса и сумевший понять собственную жизнь с точки зрения этих закономерностей. Ее написал поэт, осмысляющий те же события иначе, по законам искусства. Ее написал романист, сумевший отойти от самого себя и увидеть себя со стороны — молодого, наивного, постепенно зреющего человека, увидеть изменение, развитие, совершенствование собственной личности и множества других — своих современников. Хочу закончить фразой, обобщающей мировосприятие нынешнего И.М. Дьяконова: «На место Бога, — пишет он, — я оставлю врожденную каждому человеку совесть. Это тоже биология: вид, где есть совестливые, — выживает; вид, где каждый друг другу ненавистник и враг, — непременно погибнет» (743). Не знаю, как с точки зрения естественных наук, — может быть, это фантастическая идея. Но по-человечески это верно: хочется, чтобы так было.
Это из “Воспоминаний стихотворных” (с.747). Здесь и далее указание страниц, в скобках после цитаты, дается по единственному на сегодня, давно разошедшемуся изданию книги — Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб., 1995.
В частности, так происходит в случае “капитана Б.”, бывшего начальником Дьяконова на фронте (“Начальник наш, капитан Б., был тоже по-своему красив, румян, подтянут — но только […] он был глуп — и этим похож на бесчисленное количество военруков, виденных всеми нами еще в Университете” — с.524); вовсе никак не назван, даже и одной буквой, ненавистный автору “невероятно гряз[ный] и нечистоплот[ный]” повар, постоянно опускавший грязный палец в тарелки с кашей, в результате чего Дьяконов был вынужден отказался от того, чтобы питаться вместе со всеми офицерами, как ему было положено, — только чтобы не видеть этого человека (с.673–674). Или, например, человек, обозначенный в книге как “У.”, который вызывал у автора особое отвращение специфически “циничным” употреблением матерных ругательств (с. 534, 541).
Но, тем не менее, некоторые лица, вполне однозначно опознанные как стукачи, или “сексоты”, в книге присутствуют под собственными полными именами — слишком близко, как видно, сталкивала их с автором судьба, то есть, исходя из одной их “ипостаси”, имен называть бы и не следовало, но исходя из другой, это все-таки сделать необходимо (ведь они тоже — жертвы: так, например, в случае Л.А. Липина — сс. 452, 463).
По насыщенности впечатлениями именно военных лет жизни воспоминания И.М. Дьяконова совпадают с воспоминаниями его коллеги Ю.М. Лотмана.
Это можно было бы считать свидетельством ведения автором дневников? Но сам он об этом более не распространяется (М.М.).
Петербургские интеллигенты старались отдавать детей в гимназию не ранее 2-го — 3-го класса. (По-нынешнему это были бы 4-ый, — 5-ый классы).
«ПЕПО» — Петроградское Потребительское Общество. Покупатели должны были быть пайщиками — чего не знаю; за свои паи они ничего не получали, кроме прикрепления хлебных карточек. Бумажные «миллионы», выпускавшиеся неразрезанными листами, ничего не стоили, меняли ценность за одни сутки. «Паи» были отменены где-то к тридцатому году.
Домкомбед — Домашний комитет бедноты, предшественник ЖАКТа — Жилищно-арендного кооперативного товарищества, и ЖЭКа — Жилищно-эксплуатационной конторы.
Доктор Бакке в 40-х гг учавствовал в сопротивлении и был расстрелян немцами
Посетив Нopвегию в 1970 году, мы с женой с удивлением обнаружили, что многое изменилось, даже местоимение «Вы» вышло из употребления, «ты» теперь говорят и профессору и министру
Алеша позже приезжал в Ленинград, нашел няню Феню и помогал ей деньгами. Но моих родителей он уже не застал.
В мое время «народная школа» была бесплатной и обязательной, имела пять классов, платная «средняя» — четыре, «гимназия» — три, итого — двенадцать лет обучении с семилетнего возраста.
Признавая необходимость диктатуры против классовых врагов, «рабочая оппозиция» стояла демократию для трудящихся
Самойловым был расстрелян в 1937–38 г.; сын погиб на фронте; жену чудом занесло в Америку.
«Прощай, старая Норвегия». — «Старая Норвегия» звучит как «Матушка Русь».
В эпоху вынужденной унии Норвегии со Швецией (1814–1905 гг.).
И Владимирский собор, по которому когда-то была названа улица, шуточно назывался «Собор имени товарища Нахимсона».
Очень хороший поэт Арне Гарборг писал на «лансмоле» (втором литературном языке Норвегии, построенном искусственно па основе горных диалектов), и из-за этого он не только совершенно не известен за рубежом, но и в Осло его с трудом и без охоты читают.
Рюбинстейн был впоследствии расстрелян немцами в последний день войны.
С Герд, уже замужней, я еще повидался в 70-х годах. Она умерла недавно
