Нужно принять во внимание, что в описываемое время оклады содержания во флоте и морском ведомстве были далеко не соответствующими времени. Так, например, отделенный начальник (иначе воспитатель) получал за свою тяжелую службу 100 рублей в месяц жалованья и казенную квартиру. Этих денег едва хватало на нищенскую жизнь в г. Петербурге, где все было так дорого. Понятно, что все офицеры Училища должны были искать других источников доходов, чтобы содержать свои семьи, и находили их в преподавании и подготовке мальчиков к поступлению в Морское Училище.
Таким образом, день за днем шло время в скучных классных занятиях и внеклассных в помещении роты. Первое время трудно было привыкнуть к 11/2 часовым урокам и к постоянному шуму в ротном помещении, где находились около 250 мальчиков от 12– до 14-летнего возраста. Необходимо было приспособиться к подготовке уроков в такой обстановке. Лично мне было легко, так как оказалось, что по знаниям своим после окончания 4-х классов гимназии я много был впереди моих сверстников и могу смело сказать, что первые два года я почти не открывал книг, хотя и шел первым по классу.
Преподавателями были у нас частью офицеры, частью гражданские учителя, состоящие в штате Морского Училища. Среди них были редкостные экземпляры, пахнувшие такой стариной, что в результате получалось нечто комичное. Таковым был, например, преподаватель алгебры и геометрии Павел Константинович Гейлер[177], праздновавший в первый год моего поступления 44-ю годовщину пребывания в стенах Училища. Это был человек или никогда не знавший своих предметов, или же позабывший их совершенно. У меня в классе он читал геометрию. Урок начинался обыкновенно балаганом и шалостями; заранее готовились бумажные петушки и ставились на пороге дверей в класс; Павел Константинович, подойдя к двери, всегда одинаково невозмутимо останавливался и приказывал дежурному по классу убрать петушков. Это исполнялось, и они переставлялись на подоконник. Затем начинался преувеличенно громкий рапорт дежурного по классу, затем в таком же виде молитва, после чего разрешалось нам сесть. Немедленно кто-либо из очередных шалунов обращался к П.К., называя его нарочно Константином Павловичем. Этого было достаточно, чтобы отнять еще минут 10 от урока, так как совершенно однообразно, сколько бы раз это не повторялось, Гейлер начинал объяснять, что не нужно путать его имя отчество и это легко запомнить, так как был Император Павел, а у него сын Великий Князь Константин.
После этого разъяснения, слышанного нами в сто первый раз, отдавалось приказание вынуть тетради по геометрии и приступить к записыванию новых теорем. После проверки, всеми ли приготовлено все нужное для записывания, Гейлер брал мел, особенно обертывал его специально нарезанной бумагой и начинал чертить на доске чертеж, касающийся новой теоремы, что мы должны были точно копировать. Одновременно шло пояснение и записывание, причем указывалось, когда начинать с новой строчки, где ставить знаки препинания, что подчеркивать и сколько раз и т. д. Таким образом, все внимание учеников было обращено на запись, а совсем не на содержание теоремы. Продиктовав так около часу, Гейлер садился за свой стол и начинал вызывать учеников для ответа. Он требовал точного повторения того, что диктовал предыдущий раз, и чем точнее была передача, тем был полнее балл. Задавать вопрос или углубляться в сущность его запрещалось. Видно было, что сам преподаватель перестал понимать преподаваемый им предмет, запомнив, однако, курс свой наизусть, что и требовал от учеников. С таким преподавателем наш класс шел 3 года, и, к сожалению, можно сказать, что курс геометрии мы не прошли, что и сказалось впоследствии.
В числе таких же курьезных преподавателей был и преподаватель истории Иван Иванович Васильев[178], который знал свой курс немного лучше среднего ученика.
Наравне с этим были и выдающиеся педагоги, как, например, капитан 1 ранга Странолюбский[179], лейтенант Бригер[180], Мешков, Безпятов[181], Шульгин[182] и штатские Филонов и Калмыков.
На Рождественские каникулы нас обыкновенно отпускали в 2 очереди: 1) дальних, которых увольняли числа 18-го декабря, и 2) местных, распускаемых числа 22-го.
Принадлежа к числу первых, все 6 лет пребывания в Училище уже 18-го числа я был в поезде, увозившем меня к родным в Одессу с тем, чтобы вернуться в Училище только 6-го января вечером.
Нужно отдать справедливость, что насколько мы все радовались поездке домой к своим близким, с тем же чувством глубокой любви к своему учебному заведению возвращались мы из отпуска. Было приятно очутиться снова среди своих многочисленных друзей, окунуться в свои особые интересы и т. д. Получалась довольно дружная морская семья, где воспитатели и начальники были одновременно лицами одной корпорации, спаянные в одну большую семью. На Пасху ввиду кратковременности каникул и предстоящих экзаменов ездить домой не приходилось, но в первый же год мне удалось получить приглашение на Пасхальные каникулы от одного из моих товарищей по роте, и я провел праздники очень весело в Кронштадте[183] в семье всеми уважаемого контр-адмирала Федора Алексеевича Геркена[184], бывшего тогда Начальником Штаба Кронштадтского порта. Это была на редкость гостеприимная и хлебосольная семья, где ежедневно садились за стол много случайно зашедших по делам или же просто знакомых и для всех находилось ласковое слово милейшей хозяйки Марии Петровны и гостеприимного Федора Алексеевича.
У них мне пришлось познакомиться с такими столпами русского флота, как адмиралы Серков[185], Шанц[186], Авелан[187], Гирс[188], Кознаков, Андреев, Бутаков[189] и т. п.
В то время все эти лица при встречах между собой почти всегда сводили разговор на больную тему для флота — новое положение о цензе, что для меня тогда было не совсем ясно, но впоследствии я сам лично убедился, как эта мера губительно подействовала на личный состав флота.
Зимой ежедневно Морское Училище ожидало посещения Государя Императора, и волнений по этому поводу не было конца. Как ни хорошо было в Училище, хоть и всюду был образцовый порядок, чистота, строгая дисциплина и т. д., все же начальство наше, начиная от директора Училища, волновалось в ожидании Высочайшего посещения. Очень уж грозен был Царь и трудно было скрыть от Него недочеты, а таковые всегда были. Волнение передавалось и нам — воспитанникам, но нужно отдать справедливость, что мы волновались не от страха, а от счастья видеть вблизи обожаемого Царя, а может быть и Царицу.
