В результате главный вопрос «Критики» – как возможно чистое, внеопытное знание – распадается на три. Как возможна математика? Как возможно естествознание? Как возможна метафизика в качестве науки? Отсюда три раздела основной части «Критики чистого разума» – трансцендентальная эстетика, аналитика, диалектика. (Второй и третий разделы вместе образуют трансцендентальную логику.)
Трансцендентальной Кант называет свою философию сотому, что она изучает переход (transcendo – переходить, переступать) в систему знаний, точнее – конструирование нашей познавательной способностью условий опыта. Трансцендентальное Кант противопоставляет трансцендентному, которое остается за пределами возможного опыта, по ту сторону познания.
Тут мы подошли к важной проблеме кантовского учения, которую он ставит на первых же страницах «Критики чистого разума». Речь идет о том, что опытные данные, поступающие извне, не дают нам адекватного знания об окружающем нас мире. Априорные формы обеспечивают всеобщность знания, но не делают его копией вещи. То, чем вещь является для нас (феномен), и то, что она представляет сама по себе (ноумен), имеет принципиальное различие. В диссертации 1770 года Кант утверждал, что ноумены постигаются непосредственно умом, теперь он считает их недоступными никакому познанию, трансцендентными. Сколько бы мы ни проникали в глубь явлений, наше знание все же будет отличаться от вещей, каковы они на самом деле. Разделение мира на Доступные знанию «явления» и непознаваемые, «вещи сами по себе» (или «вещи в себе», как по традиции переводят у нас кантовский термин[4]) – опасная тенденция агностицизма.
Сам Кант себя агностиком но признал бы. Он был ученым, любил науку, верил в прогресс знания. «Наблюдение и анализ явлений, – говорится в „Критике чистого разума“, – проникают внутрь природы, и неизвестно, как далеко мы со временем продвинемся в этом». Границы опыта непрерывно расширяются. Но сколько бы ни увеличивались наши знания, эти границы не могут исчезнуть, как не может исчезнуть горизонт, сколько бы мы ни шли вперед.
Познание не знает предела. Верить в науку нужно, но переоценивать ее возможности не следует. Против необоснованных претензий науки, догматического предрассудка о ее всесилии (который в наши дни именуется «сциентизмом») и направлен реальный смысл учения Канта о вещах самих по себе. При неверном истолковании оно может сбить с толку, при правильном – открыть путь истины.
А что есть истина? Вопрос каверзный, но для философа неизбежный. Кант не уходит от него, хотя и медлит с ответом. Уменье ставить разумные вопросы, несколько раздраженно рассуждает он, – необходимый признак ума. Если вопрос сам по себе лишен смысла, то, кроме стыда для вопрошающего, он имеет еще и тот недостаток, что побуждает к нелепому ответу и создает смешное зрелище: один доит козла, а другой подставляет решето.
Раздражение вызвано тем, что вопрос об истине мучает Канта, но он понимает невозможность однозначного ответа на этот вопрос. Можно, конечно, сказать, что истина есть соответствие знания предмету, и он неоднократно ото говорит, но он знает, что слова эти представляют собой тавтологию. Правильно сформулированный вопрос об истине звучит следующим образом: как найти всеобщий критерий истины для всякого знания? Ответ Канта: всеобщий признак истины «не может быть дан».
Как же так? Наш философ вознамерился сокрушить скептицизм, а на поверку вышло лишь повторенье скептических банальностей. Не будем, однако, спешить с оценками.
Кант закладывал фундамент (а иногда только расчищал место для фундамента) того высотного здания философии, которое именуется материалистической диалектикой. Диалектические антиномии (даже там, где о них непосредственно не идет речь) пронизывают текст кантовских произведений. Выдвинув некое положение, Кант видит его границы, их условность, чувствует потребность перейти их, чтобы связать «нечто с другим» (выражаясь языком Гегеля). Рядом с положением вырастает контрположение, своеобразный антитезис, без которого тезис неполон, непонятен, ошибочен. Сам Кант не всегда поднимается до синтеза, иногда у него просто не хватает для этого понятийного аппарата (и это не вина его, а беда – виновато время, которое обгонял мыслитель), но проблема поставлена, и современный читатель, умудренный последующим развитием диалектической мысли, при желании может совместить противоположности.
Противоречивость кантовских дефиниций вызвана, следовательно, противоречивостью предмета рассмотрения. Гердер мог еще упрекать Канта в непоследовательности, но уже Гёте уловил в его построениях нечто более значительное – «плутовскую иронию», с которой автор то убеждает читателя в чем-либо, то призывает подвергнуть сомнению свои положения.
Так обстоит дело и с проблемой истины. Кант отверг всеобщий ее критерий только относительно содержания знаний. Что касается их формы, такой критерий он знает: непротиворечивость рассуждений. Это весьма основательная поправка к отрицательному ответу на вопрос об истине, который разрушал построения догматиков. Теперь задача состоит в том, чтобы избежать скептических построений. Кант понимает, что запрет противоречия представляет собой «только негативный критерий истины», но, руководствуясь им, все же можно возвести прямые конструкции науки.
Мы сейчас знаем, что наука обладает и «позитивным» критерием истины, это практика. Диалектический материализм ввел практику в теорию познания. Критицизм Канта подготовил этот шаг, показав, что в пределах «чистой» теории никакого иного критерия истины, кроме негативного, сформулировать нельзя. Практика – компас в руках ученого. Но, подчеркивал В. И. Ленин, критерий практики тоже не абсолютен. «Не надо забывать, что критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностьюкакого бы то ни было человеческого представления»[5]. Практика подтвердила истинность неэвклидовой геометрии, но другая практика устанавливает истинность аксиом Эвклида. Истина – это процесс все более глубокого постижения мира, движение от незнания к знанию, от неполного знания к более полному, движение, которое не может прекратиться, ибо мир неисчерпаем. Гегель, впервые сформулировавший эту диалектическую идею, впал, однако, в противоречие с самим собой, вообразив, что возможно полное совпадение предмета и мысли – абсолютное знание. (Гипергностицизм столь же вреден, как и агностицизм!) Кант был осмотрительнее: его трансцендентная вещь «сама по себе» служит напоминанием, что предела познанию нет и быть не может.
