И даже пустяковые пьесы с участием этих артистов привлекали публику.
— Комики заполонили… — не раз слышал Федор укоризненные слова в адрес прославленных артистов. — Ну как с ними бороться?!
А Шаляпин шел в театр, чтобы посмотреть на них, может, чему-то научиться у этих драматических актеров… «Как им удается создавать образы живых людей?» — этот вопрос мучительно волновал Шаляпина, задумавшего соединить драму с оперой, но не знавшего, как это сделать.
Не пропускал он и благотворительных спектаклей. Особенно когда на афише значились имена Варламова, Медведева, Давыдова, Савиной, Ленского…
В начале сезона, в один из свободных своих вечеров, когда сентябрьское солнце еще ласково пригревало, Шаляпин отправился в летний Петергофский театр.
Он хорошо знал этот красивый и необыкновенно уютный театр, где часто давали спектакли с благотворительной целью, потому что публика, обыкновенно посещавшая его, относилась к высоким кругам русского общества: Петергоф был резиденцией петербургской аристократии из-за близости «Александрии», резиденции царской семьи.
Петергофский театр чем-то напоминал Эрмитажный театр при Зимнем дворце; выстроен он был из дерева, с тонкой отделкой, изумительной резьбой.
Вечер устраивала популярная артистка Мариинского театра Долина, в театре знали об этом вечере, и многие даже участвовали в нем — балерины и певцы.
«Тяжбу» Гоголя Варламов и Медведев исполнили удивительно точно, сочно, просто купались в бытовом материале… В одноактной пьесе Чернышева «Жених из долгового отделения» покорил его своим комедийным талантом Давыдов… Большое впечатление осталось у Шаляпина от «Вечера в Сорренто» Тургенева. Играли Васильев, Савина, Ленский и Юрьев.
На следующий день Шаляпин зашел в контору императорских театров на углу улицы Росси. Он часто заходил сюда, порой и без всякого дела, просто поболтать, узнать какие-то новости, свежий анекдот.
В большой, просторной, изящно обставленной комнате стояло несколько столов, отгороженных от посетителей красивой балюстрадой под красное дерево. За столами сидели чиновники конторы. Посетители проходили за балюстраду и тихо беседовали с тем из них, который был им необходим по тому или иному делу.
Шаляпин чаще всего заходил к Юрьеву, молодому, расторопному чиновнику. Около него всегда можно было застать кого-нибудь из интересных людей. Особенно привлекало Шаляпина то, что иной раз Юрьев знакомил его с актерами Александринского театра, здание которого помещалось как раз напротив конторы.
Вот и на этот раз, не успел Шаляпин перекинуться с ним несколькими ничего не значащими фразами; как в контору вошел один из участников вчерашнего благотворительного спектакля. Шаляпин отошел от Юрьева, сел неподалеку в непринужденной позе, пригладив свои длинные светлые волосы, и стал вслушиваться в разговор, который только что начался между Юрьевым и вошедшим артистом Александринского театра.
— А-а, приветствую вас, мой тезка, — любезно, поздоровался Юрьев при появлении артиста. — А мы только что вспоминали, вас, александринцев. Превосходно вчера играли в Петергофском театре. Я просто в восхищении…
Шаляпин весь превратился в слух. Его подвижное лицо и живые выразительные глаза то и дело отражали перемены в настроении, жажду каких-то новых впечатлений, разговоров, встреч. Он жадно вглядывался в только что вошедшего артиста, в котором узнал вчерашнего участника вечера, просто впился в него глазами.
Юрьев-чиновник любезно ответил Юрьеву-артисту на его вопрос, артист собрался было уже уходить, когда Шаляпин не выдержал и бросил Юрьеву-чиновнику:
— Да познакомьте же нас, черт возьми!.. Я все ждал, что вы догадаетесь это сделать, а вот теперь мне самому приходится быть навязчивым!..
— Ах, простите!.. Я совсем упустил из виду, что вы незнакомы, — любезно привстал чиновник и назвал их имена друг другу.
Артиста звали Юрием Михайловичем Юрьевым. Он был на несколько лет старше Шаляпина и уже три года служил в труппе Александринского театра.
— А я вчера был в Петергофском театре… Смотрел вас и сразу узнал… И вот сейчас решил познакомиться… Какой чудесный спектакль! Особенно мне понравился тургеневский «Вечер в Сорренто». — Шаляпин с увлечением делился своими впечатлениями, столько хотелось высказать тому, кто понравился ему во вчерашнем спектакле. — Тургенев!.. Вот, шут его побери, так писатель!.. Понимаешь, мил человек, — Шаляпин повернулся к Юрьеву-чиновнику, — Италия, Сорренто, вдали Везувий, луна, гитара, серенада и на фоне всего этого — тут тебе влюбленная парочка… Дьявольски красиво!.. Так потянуло меня в этот бесконечный благословенный край!.. А главное, у этого Ивана Сергеевича все в точку!.. Можно было и засахарить. Ничего подобного… никакой тебе конфеты!
Юрий Михайлович Юрьев внимательно слушал Шаляпина, все время в разговоре «опиравшегося на диафрагму», и тут только догадался, что перед ним профессиональный певец. Он вернулся к своему тезке и еще раз переспросил, как зовут его нового знакомого.
— Федор Шаляпин, полгода тому назад его приняли в Мариинский, — объяснил Юрьев-чиновник.
Оказалось, что Юрьеву-артисту и Шаляпину по дороге. Оба они вышли из конторы и, не сговариваясь, направились к Лейнеру.
— А я вообще полюбил Тургенева… Сколько в нем простоты, доверчивости, теплоты по отношению к человеку… Никого он не учит, а просто рассказывает о том, что ему пришлось пережить, что пришлось увидеть.
Шаляпин говорил, а Юрьев, слушая его, все время испытывал странное и двойственное чувство от общения со своим новым знакомым. Прежде всего, с первого взгляда совершенно невозможно было представить себе, что Федор Шаляпин — артист Мариинского театра. Слушая его довольно точные высказывания о творчестве Тургенева, Юрьев успел хорошо рассмотреть Шаляпина — его одежду, фигуру, манеру говорить, идти…
Шаляпин был высок, белобрыс, производил впечатление какого-то несуразного детины с простецкими манерами. Мешковатый черный суконный сюртук, такие же брюки, черный распущенный мягкий галстук, который обыкновенно носили художники-живописцы, длинные белокурые волосы, прямыми прядями спадающие назад и по вискам. Он походил больше на семинариста, чем на артиста императорского театра. Но, рассказывая, он настолько увлекался, что ноздри его большого круглого носа широко раздувались, выдавая в нем клокочущую энергию и страстную душу. Да и то, что он говорил, отличалось свежестью, оригинальностью.
Юрьев смотрел на Шаляпина и поражался, как лицо его то и дело менялось в зависимости от высказываемого — то одушевлялось, то омрачалось, то глаза его пылали какой-то большой и скрытой страстью, то гасли, как бы набираясь новой и неизведанной силы, чтобы через какое-то мгновение вспыхнуть еще яростнее.
