Этот приказ своего фюрера гитлеровские вояки выполняли с особой охотой. Отступая, они в дикой злобе ко всему советскому беспощадно истребляли ни в чем не повинных мирных жителей — женщин, стариков, детей, разрушали города и станицы»[37].
В пути мы догнали наши моторизованные подразделения. Ехали вместе с ними несколько часов. Дорога была тяжелая — размокшая, вся в выбоинах и лужах ледяной воды.
День стоял погожий, в воздухе уже чувствовалось приближение весны. Косые солнечные лучи отражались в огромных лужах грязи, играли бликами на наших лицах. Вокруг расстилались кубанские степи, изредка попадались одинокие, словно заблудившиеся, деревья. Время от времени на пути встречались и казачьи станицы… Точнее, это были лишь названия, оставшиеся на штабных картах от населенных пунктов. Как же часто мы видели эти груды пепла и развалин, которые догорали на глазах немногочисленных жителей, оставшихся в живых! Воздух был насквозь пропитан дымом и чадом. Среди пепелищ торчали обгоревшие кирпичные трубы хат и стволы опаленных деревьев. Только колодцы со скрипящими, поднятыми вверх длинными журавлями чудом оставались почти везде в целости.
Вот она, вода из кубанских колодцев!.. Ее неповторимый вкус оценишь только тогда, когда коснешься губами края деревянной бадьи. Наши артиллеристы хорошо знали вкус кубанской водицы. Ведь летом прошлого года мы отступали именно этими дорогами.
— Уцелели колодцы! — радовались солдаты. Увы, на каждом из колодцев виднелась прибитая дощечка, на ней написанные мелом предостерегающие слова: «Пить воспрещается — вода отравлена».
Фашистские негодяи всюду оставили следы своих зверств. Мы и не предполагали, что чем дальше, тем более бесчеловечными станут эти следы.
Полдень. У какой-то сожженной почти дотла станицы командир батареи приказал остановиться на привал.
Вместе с поваром мы отправились на поиски колодца. Нужно было приготовить обед.
— Вода! Вода! — крикнул кто-то из солдат. На краю села среди пепелища действительно стоял колодец. Его деревянный сруб избежал языков недавно бушевавшего здесь пламени. Доски и бревна были только присыпаны пеплом и сажей, а на передней части сруба темнели какие-то пятна.
Предостерегающей таблички на колодце не было. Наконец-то есть вода. Сварим суп, напьемся вдоволь, умоемся, наберем драгоценной влаги во фляжки на дорогу.
Ваня Малашкевич быстро опустил в колодец ведро. Солдаты отвинчивали пробки фляг.
— Ну-ка, быстрей, Ваня! — покрикивал на повара старшина батареи Назимов. Стоявший рядом Грицко Панасюк рассказывал что-то группе слушателей, те громко хохотали.
— Стойте!.. Стойте, ребята! — откуда-то издалека послышался сдавленный крик.
Все обернулись. Ваня придержал веревку с ведром. В обгоревшей фуфайке, изодранных штанах ковылял к нам старик, опираясь на толстую суковатую палку. На покрытом морщинами лице выделялись глаза, глубокие, запавшие, покрасневшие от слез, воспаленные. Спутанные пряди седых волос спадали на шею.
— Нельзя пить эту воду, ребята…
— В чем дело, отец? Что случилось? — удивленно бросил парторг Наумов, который только что подошел к колодцу.
— Там ребятишки… Ребятишки, фашист потопил, — прерываемые спазмами плача, падали страшные слова.
Мы все смотрели на старика. Никто из нас не мог понять и поверить произнесенным словам.
— Какие ребятишки? — спросил я, не в состоянии понять, что имеет в виду этот дед.
— Еще одно преступление фашистов, — прошептал Наумов, кладя мне руку на плечо. Я чувствовал, что он весь дрожит. — Убийцы, убийцы детей… Трудно поверить, — продолжал шептать парторг.
— Они задержались в станице. Вечером уже были слышны далекие выстрелы из орудий. И тогда началось это… Матерь божья! — Седая голова старика тряслась. — Всех мужиков и баб вон туда, в церковь загнали… А ребятишек… здесь, в колодец побросали. А сначала нескольких — головами о сруб…
Я смотрел на вытянутую дрожащую руку старика, которая показывала на крест, обгоревший и почерневший.
— Там остальные… Все из станицы. Те, кто германца послушали и вошли туда.
— А те, кто не послушал? — спросил кто-то.
Старик не ответил. Возможно, он не расслышал вопроса. Опираясь на палку, он пошел в том направлении, куда только что показывал дрожащей рукой.
В гробовом молчании мы следовали за ним. Подошли. Груда сгоревших балок и досок. Изогнутые железные подсвечники, рамки сожженных икон.
И тут же, рядом с тем, что еще недавно было красивой старинной церковью, — обгоревшие трупы.
— Вот те, кто не послушал фашистов, — шепотом произнес старик. — Бензином потом облили всех.
Бойцы стояли, обнажив головы.
Я держал в руке фуражку и чувствовал, как гимнастерка прилипает к телу.
Рядом со мной стоял парторг Петр Антонович Наумов. Его глаза были влажными. Этот видавший виды человек, который сражался в Испании, прошел финскую кампанию, человек, чья семья была целиком уничтожена фашистами, не стыдился своих слез.
— Смотрите, товарищи, запоминайте, на что способны фашисты, — тихо сказал он. — Не хочется верить, что эти преступления совершили люди из страны, которая дала миру столько замечательных людей, борцов за народное дело: Маркса, Энгельса, Тельмана.
— Немецкая земля родила также Гете, Шиллера и многих других всемирно известных гуманистов, — дополнил слова парторга капитан Сапёрский.
Тяжелое, гнетущее молчание. Все слушали болью звучавшие слова наших командиров, не в силах оторвать глаз от жертв преступлений фашистов.
— Запомните, товарищи, эти жертвы: детей, женщин, стариков, запомните все, что увидели. К сожалению, много подобного еще предстоит увидеть…
Я почувствовал слезы на глазах и не стыдился их.
И в самом деле, наш парторг, человек с большим жизненным опытом, не ошибался. Сколько еще раз на этих кубанских землях мы видели спаленные села и деревни со столбами виселиц.
Методично исполняли гитлеровские преступники и указания «Памятки для немецкого солдата», которой каждый из них был снабжен наряду с личным оружием, молитвенником и другим реквизитом. Вот отрывок из этой «Памятки», найденной у одного из пленных, который не успел ее выбросить, прежде чем был схвачен разведчиками нашего полка:
«Помни и исполняй: у тебя нет сердца, у тебя нет нервов. На войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай каждого русского, не колеблясь, если даже перед тобой окажется старик или женщина, девочка или мальчик. Действуя так, ты избежишь собственной гибели, обеспечишь будущее своей семье и добудешь вечную славу…»
