Наверное, проблема такого нравственного выбора будет существовать всегда: закрыть глаза на несправедливость, если она проистекает от «своих», — либо сказать правду.
Мы уже знаем, какой выбор сделал Кондратьев.
* * *Довелось слышать, что Кондратьева теперь будут перетягивать на свою сторону и демократы, и патриоты. Хорошо знавший его журналист Александр Николаев сказал по-другому:
— Он был демократ и патриот.
И с этим, пожалуй, можно согласиться. Я добавил бы: истинный демократ и истинный патриот.
Чтобы убедиться в его патриотизме, достаточно перечитать то, что он написал. Особенно о войне. Здесь не только тяжелейший окопный быт и горькая правда нередко безжалостного отношения к людям, противостоявшая официозной, парадной «правде», но и трепетное чувство любви к родному дому, к Москве с ее дорогими сердцу улочками и переулками, к России.
Может, потом, с годами, взгляд у него на это переменился? Да нет. Вот публикация в ярославской газете «Очарованный странник» — одна из последних, она после была даже названа «Последнее интервью Вячеслава Кондратьева».
Корреспондент, понятно, не мог не задать ему вопрос, который определенными силами все больше нагнетается и подогревается: «Не возникает ли у вас сейчас мысли, что такие огромные жертвы, принесенные в войну, были напрасными?»
— Нет, нет, — твердо отвечает Кондратьев. — Мы воевали за свой дом, за свою улицу, за свою Москву, за свою деревню, за своих близких. Мы воевали за Россию… И выиграл войну, конечно, русский патриотизм.
Вот так. Яснее, по-моему, не скажешь.
Вообще, что касается оценки войны, которая стала камертоном всей его жизни, он ведь во многом — да в самом главном, пожалуй! — так и не сошелся с наиболее рьяными своими однопартийцами-«демократами». Для тех-то сомнений нет: поскольку Гитлер и Сталин одинаковы, «мы всерьез и не отличались от немецких фашистов» (слова Б. Окуджавы). Раз воевали два тоталитарных режима, нечего торжествовать по поводу победы одного из них…
Кондратьев судит иначе. При всей острой критике наших политических и военных просчетов, при всем однозначно отрицательном отношении к Сталину и сталинизму, он не переставал, однако, повторять: «То, что готовил Гитлер нам, — это несравнимо, это ужасно». И напоминал: «Мы спасли свое государство».
Спасли не потому, что в спины советских солдат были нацелены дула пулеметов, которые, дескать, и гнали людей в атаку. Он, вспоминая свой первый бой на Овсяниковском поле да и многие другие бои, снова и снова категорически опровергал такое: «Это сегодня некоторые, которые хотят умалить беспримерный подвиг народа, вопиют о том, что всю войну мы воевали под угрозой стоящих за нашей спиной заградотрядов. Чушь это!»
Не менее определенно реагировал на книгу предателя Резуна-Суворова «Ледокол». В ней, как известно, автор выдвинул такое обвинение: Советский Союз — главный виновник и главный зачинщик войны.
Многие «демократы» встретили это на «ура». «Суворова прочитал с интересом и не склонен подозревать его в фальсификации», — заявил, например, Окуджава. А оголтелая критикесса Татьяна Иванова даже провозгласила это сочинение «великой книгой».
Совсем не то — Кондратьев. «Саша! — написал он журналисту Александру Николаеву. — Эту сугубо конъюнктурную и лживую книгу можно, наверно, и не читать, тем более что физиономия автора ее не вызывает доверия и симпатии».
«Великая» — и «лживая»… Дистанция огромного размера! Обращаясь же в «Российской газете» к самому г-ну Суворову, он подытожил: «Никакой «легенды» вы не вышибли из-под ног, так как ничего своей книгой не доказали. Война наша была Отечественной, и без всяких кавычек, и с большой буквы. Таковой и останется в истории».
* * *Что же, я все это привожу, чтобы Кондратьева куда-то «перетянуть»? Нет. Само такое намерение считаю кощунственным. Но считаю также, что мы должны знать и помнить всю правду о Кондратьеве. Не в навязываемой одномерности, продиктованной тем же узкопартийным интересом, а во всей сложности и противоречивости, которые свойственны настоящему исканию истины. Без этого искания он, Кондратьев, немыслим.
Конечно, он бывал противоречив. И, конечно (надо это четко сказать!), при всем при том не изменил в основе негативного отношения ни к коммунизму, ни к нашему советскому прошлому. Однако вот что интересно. Чем дальше шли уродливые демреформы, тем чаще в его высказываниях появляется мысль: стало не лучше, а хуже.
Если говорит об отношении к войне и ветеранам, то признает, что «теперешняя обида оказалась горше». Если о привилегиях правителей — «такого бесстыдного жирования раньше не было». Если о литературе — «уважение к ней, к писательской работе, безусловно, было в нашей жизни».
Изумляется: «Жили мы, поживали и как-то дебет с кредитом сводили, а сейчас вдруг сразу все убыточным стало: и связь, и транспорт весь, и журналы, и выращивание индюшек даже…»
Требует: «Извольте сохранить то, что достигнуто. Народ пока бедный, он не может позволить себе платное обучение, медицинское обслуживание».
И коммунистические идеалы вовсе не кажутся ему лишь поводом для издевательств и ерничанья, как это у «демократов» принято. «Сколько бы сейчас ни говорилось и ни писалось об утопичности этих идеалов, — замечает он, — надо признать, что они делали скудную и серую жизнь простого человека в какой-то мере одухотворенной. Ведь сознание, в котором существует постулат «не для себя живем, а для будущего», это сознание альтруистическое, сходное с религиозным, которое, несомненно, как-то осмысливает жизнь человека, и его нельзя совсем сбросить со счетов».
Подчеркну еще раз: вовсе не собираюсь представлять Кондратьева обратившимся в коммунистическую веру. Однако и не могу забыть, что, при всем своем антикоммунизме, он, никогда в КПСС не состоявший, в отличие от приспособленцев-перевертышей не плевал ни на «Правду», ни на «Гласность», не отгораживался демонстративно от этих газет. Шел и сюда, чтобы сказать свое слово.
Человек совести, наверное, всегда шире и выше партийных догм. И человеку совести всегда труднее жить. Он — не игрок, которым владеет холодный расчет или горячий азарт, но которому душевные муки неведомы. В самом деле, сколько мы насмотрелись за последние годы, как легко, небрежно, играючи коммунисты превращались в демократов-антикоммунистов, а потом, столь же легко, иные демократы начали превращаться в патриотов! Легкие люди. Картинно сжечь партбилет перед телекамерой — просто игровая сцена, ничего в душе не затрагивающая.
