— Вяльцева или Плевицкая?..
— «Кальян» или «Дюшес»?
— «Раннее утро» или «Утро России»?
— Незавидное Володино положение: его честь на карту ставится, от «да» и «нет» зависит его доброе имя, а он только промычать может.
— А смотрите, этот юнец, который с ними; он еще держится; одна рюмка, и он также покатится по наклону беспамятства, но пока еще держится; и как уважает речистого товарища. Уважает за его пьяность, за авторитетную логику его пьяности, за высокие предметы его пьяного разговора, а главное — за убежденность; смотрите, как он рад, что не ему вопрос ребром поставлен; он себя спрашивает, что бы он ответил.
— Да, он понимает, что можно на Шаляпина положить полтинник, но он не понимает еще, что можно за Шаляпина душу положить.
— А тот продолжает полагать?
— Слов не слыхать, но душу кладет.
— Счастливые…
— А вы разве не бывали?
— Причин к счастью было, конечно, больше, чем у этих бедных, но…
— Самого счастья меньше?
— Ведь счастье измеряется не тем, большое или маленькое, а тем, полное или неполное. Ну а при анализе разве может быть полное счастье?
— Да, анализ… не отдам.
— И я не отдам.
— Ну как же отдать — половину жизни.
— Лучше всю отдать.
— Уж это никогда!
— Верно! Ничего не отдавать! Все в памяти хранить, в настоящее переселять, и насыщать, и пресыщать данную минуту, чтобы прошлое не увядало, чтобы настоящее распухло от прошедшего, а прошлое вбирало бы в себя каждую новую секунду, ею вырастало, ею расцветало; чтоб не было последнего аккорда, а чтобы первый всегда звучал сквозь вереницу!
— И чтоб немолчность вереницы превращала прошлое в настоящее!
— Чтоб настоящее, поглощаемое прошлым, самим собой питаясь, насыщало будущее, предназначенное на съедение!
— А что, кроме Музыки, осуществит это взаимное питание на смерть и взаимное съедение на жизнь?
— Из дел человеческих — только Музыка. Единственное текучее искусство, единственное одного измерения, единственное, которое как точка: все сходится, все расходится.
— Расширение точки до беспредельности…
— И слияние беспредельности в точку.
— Окружность без центра…
— И центр без окружности.
— Текучесть из себя.
— И текучесть в себя…
— А правда, ведь текучесть — сама сущность музыки. Все другое надо положить на ленту памяти, а музыка сама течет.
— И подумайте, она без пространства! Какое счастье отрешиться от одной категории! С тремя измерениями жить в одном — какое богатство бесполезности!..
— Видеть нельзя, смотреть не нужно…
— Упраздненное «где».
— Осуществленное «нигде».
— Опровергнутое «везде».
— И торжествующее «когда». А «где» существует без «когда»?
— Никогда. «Когда» существует, а «где» мешает.
— Да, конечно: «когда» бестелесно.
— А «где» указуемо.
— Музыка есть бегство из «где».
— И спасение в «когда».
— Но без спасения, с возвращением в «куда».
— Последнее спасение — «всегда».
— Оттого в картинах вечного блаженства ангелы играют на музыкальных инструментах…
— Конечно, немолчность есть «всегда».
— И оттого они залиты светом.
— Оттого. Свет — самое бесплотно-текучее «где», а музыка есть плотски текучее «когда».
— Так. Свет — наименьшая плоть в пространстве.
— Музыка — наибольшая плоть во времени.
— А смертный человек не может зрительно осуществить бестелесное иначе как в наименьшей плоти плотского…
— Свет.
— И в наибольшей плоти бесплотного.
— Музыка.
— И вот почему в картинах вечного блаженства ангелы играют…
— Осуществляют то, что наименее бестелесно во времени.
— И утопают в лучах…
— В том, что наиболее бестелесно в пространстве.
— Значит, наименьшая телесность в пространстве…
— Свет… Что же?..
— Соприкасается с наибольшей телесностью во времени…
— С музыкой. Совершенно верно.
— И там, где свет переходил бы в музыку, там был бы мост из пространства во время.
— Перелив света в музыку есть разрежение пространства во времени.
— А почему, собственно, музыка есть наибольшая телесность во времени?
— Вы ли это?
— Нет, я хочу определения.
— Извольте, но вы же знаете.
— Я знаю, но знания не довольно, я хочу формулу; я потом вам скажу, для чего. Ну-с, музыка есть наибольшая телесность во времени — почему?
— Потому что только в музыке звук находит форму, а без формы нет телесности.
— Прекрасно сказано. Это мне почему-то вдруг напомнило, что Жорж Санд говорила об искусстве: «Искусство — не что иное, как форма».
— Искусство есть телесность того, что не имеет тела. А без формы нет телесности, значит…
— Без формы нет искусства?..
— Значит, нет.
— Но это еще не значит, что, как говорит Жорж Санд, искусство есть не что иное, как форма, что оно есть только форма.
— Видите, та же Жорж Санд где-то сказала, что реакция всегда обращает внимание на одну сторону вопроса — на ту, которая оставалась в пренебрежении.
— Ох, вы искусник насчет золотых середин.
— Середины мы во всем любим, не в одних дилеммах, во многом, начиная с артишоков. А теперь скажите, зачем вам нужна была формула, если не для себя?
— Я думаю о других. Если бы меня другой спросил, то как бы мне ответить, чтобы понятней было?
— Кто же вас спросит?
— А я думал, что бы я сказал, если бы, например, Володя поинтересовался, почему музыка есть наибольшая телесность во времени.
— Успокойтесь, никогда не спросит. С него довольно, что Шаляпин — наибольшая телесность в пространстве.
— И все-таки меньшая, чем он сам в данную минуту; смотрите, сколько ему надо места, чтобы выйти.
— А сколько надо будет времени!
— И слияние пространства и времени в движении? Так, кажется, по вашей теории?
— Блистательнейшее доказательство.
— Тушат свет, и Володю просят выйти…
— Мост между пространством и временем.
— Кажется, он с лестницы падает!..
— Разрешение пространства во времени.
— Бедный Володя!
— Не вечное блаженство.
— Дойдет ли домой?
— Из «где» в «куда»?
— Наверно, заблудится…
— Из «куда» в «никуда».
— Еще в участок попадет…
— Из «никуда» в «когда».
— И, наверное, надолго.
— Сгущение времени в пространстве.
— До «Раннего утра».
— Пока Дуняша не проснется.
Москва,
19 октября 1911
