Художественная логика развития центрального героя в «Тихом Доне» – народа – утверждает неизбежность диктуемой всем ходом вещей победы социалистической революции в России, неотвратимость и неодолимость ее. Она неуязвима под градом труднейших вопросов, которые возникают у самых напряженных умов, принадлежащих к слоям общества самым разным, но не желающим рвать связей с народом. Видный венгерский ученый утверждал, что Октябрь вызвал в литературе достойное эхо. Самыми крупными примерами его он считал «Егора Булычова» и «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, «Тихий Дон» М. Шолохова, «Педагогическую поэму» А. Макаренко. «Эти вершины поднимаются над множеством хороших произведений», – констатировал он и так характеризовал роман-эпопею М. Шолохова: «Тихий Дон» выделяется из общего ряда даже этой литературы неотразимой мощью повествования, льющегося, как большой поток. Это эпос о размежевании крестьян Дона со старым миром царизма и падении последнего, эпос о боях не на жизнь, а на смерть между старым и новым. Произведение доказывает, что альтернативы Октября реальны для каждого человека, что социальные противоречия проникают в частную жизнь людей, превращают их души в поле битвы. Это книга глубоко правдивая как в психологическом анализе, так и в описании судеб людей, через судьбы индивидуумов видятся общие классовые проблемы, а решения классов становятся судьбами современных индивидуумов». «За» и «против» многих крестьян в их отношении к пролетарской революции воплощены в душе Григория Мелехова. Сконцентрировавшись в его душе и судьбе, все эти тенденции исчерпывают себя в своем противоборстве, и человек наконец находит себя перед лицом неостановимого процесса преобразования. Старое не может больше возвратиться, однако новое еще далеко не созрело, его нужно еще растить»[56].
Справедливо писал уже упоминавшийся выше советский исследователь И. Ермаков, что, к сожалению, критики и литературоведы долгое время судили «Тихий Дон» и Григория Мелехова по всем законам и статьям, кроме… кроме главных законов эпического искусства. А это единственные законы, применимые к произведению М. Шолохова. Только они позволяют по-настоящему понять, что «Тихий Дон» – книга, рассказывающая, говоря словами самого автора, о «колоссальных сдвигах в быту, жизни и человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции». Это относится и к главному герою романа-эпопеи – народу и ко всем его составляющим, не исключая Григория Мелехова и Аксиньи Астаховой. Отличающие их чувства гордости, упрямства, бесстрашия перед трудностями судьбы питает новая атмосфера сначала предгрозья в России, а потом и самой грозы, незаметно, но неотвратимо действующая на все и всех, как то убедительно показала на примере четвертой книги «Тихого Дона» Л. Киселева в отличной статье «Правда художественная – правда историческая».
Любовь Григория и Аксиньи – окно в нетронутые богатства, внутренние богатства простых людей, отнюдь не ограничивающиеся только чувством любви. Революция медленно, но неизбежно пробуждает и обогащает их. И мы не можем, не имеем права не учитывать этого обстоятельства, определяя общий знаменатель всех драм и трагедий, разыгрывающихся на страницах «Тихого Дона», так же как вынуждены были в длительном споре с читателем, отказывавшимся пожертвовать Григорием Мелеховым в угоду нашим концепциям, пойти на уступки и, как кажется, дать более верное толкование не укладывающегося ни в какие наши построения образа. Ныне все большее распространение получает мысль о том, что в образе Григория Мелехова писателю удалось с неотразимой силой раскрыть самое существо тех бесчисленных переметов, величайших колебаний (сопровождающихся духовными, нравственными исканиями невиданной силы), что неизбежно свойственны в гражданскую войну, шире – в эпоху перехода от капитализма к социализму не одному лишь среднему слою крестьянства, но и другим слоям народа, не исключая части беспартийных пролетариев, и одновременно выявить, показать все те pro и contra, какие только могли быть выдвинуты недюжинным человеком из низов в его споре с революцией, утверждая конечное торжество революции в этом споре.
Как отмечает профессор А. Метченко, писателю удалось превратить Григория Мелехова в тип эпохи: «В нем видят не только отражение судеб крестьянства, но и других социальных слоев, поставленных историей перед проблемой выбора пути»[57]. Как бы конкретизируя эту мысль, академик М. Храпченко пишет: «Образ Мелехова с его большими противоречиями соотносится сейчас не только с сознанием, стремлениями крестьянства в капиталистических и развивающихся странах, но и с сознанием демократических слоев города, которые в наши дни в разных странах тяготеют к передовым, революционным силам общества и в то же время часто испытывают колебания. С известным основанием можно сказать, что это относится и к определенным слоям рабочего класса в капиталистических странах. И здесь образ Григория Мелехова позволяет немало понять в сложном переплетении различных стремлений и умонастроений»[58].
Вслед за читателями все настойчивее в последнее время исследователи обращаются к вопросу о судьбе Григория Мелехова на том этапе его жизненного пути, который находится за пределами романа. Как-то известный советский поэт В. Фирсов, читая наизусть финал «Тихого Дона», спросил: «Неужели в последней фразе вы не ощущаете трагического приговора, который вынесет Григорию, вернувшемуся в хутор, Кошевой?» Ю. Бондарев, выступая на одной из конференций, тоже в последней фразе («Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром») сделал ударение на словах «все» и «пока еще». Но в другой раз он ощутил в этой фразе и более значительный смысл: «Последняя великолепная в своей полноте мысли и чувств фраза романа – это как бы завершение великой человеческой симфонии: в ней конец и начало жизни, утрата и надежда, скорбь и тихая радость, в ней ощущение после длительной болезни, вызывающее ужас восторга и потрясения правдой»[59].
Неоспоримо прав был М. Горький, говоря, что в разгар революции, наряду с вопросом: кто – кого? – главным остается вопрос: с кем ты? В сущности, это тот же вопрос, но иначе сформулированный. И он не снимает ряда других, не менее важных вопросов, приобретающих все большую актуальность по мере того, как революция побеждает. Один из них можно выразить словами: с чем ты? С чем ты выходишь из битвы? По отношению к Григорию Мелехову он детализируется – с жаждой мести? С полным разочарованием в самом себе, в собственной стране, в своем народе? С ненавистью к победителям? С мечтой о реванше? С надеждой подставить ножку победителям на крутом повороте в будущем? На эти вопросы и отвечает Григорий Мелехов, как всегда – практически, когда добровольно, не дожидаясь предстоящего декрета об амнистии (т. е. не прося снисхождения за свои грехи), возвращается к людям, к своему народу, сам себя разоружая: «Григорий бросил в воду винтовку, наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели». В жизни у него не осталось ничего, кроме Мишатки. Но и на краю пропасти он не отшатывается от народа, не злобствует за то, что тот говорит ему в глаза: «Сбился со своего шляху», требует: «Пора кончать!» Не проклинает, а тянется к народу, прислушивается к его наставлениям, думам, чаяниям. Народ не желает больше кровопролития, хочет держаться не за винтовки, а за чапиги плугов. Но ведь и Григорий Мелехов, проходя сквозь огненные ураганы революции и контрреволюции, бережет в суровых глазах застенчивую радость труда. Работа на родной земле, рядом с честными соседями всегда остается для него желанной и святой. Она – у него в крови. И именно это, наряду с органическим чувством человеческого достоинства, твердостью характера, мужеством, неуклончивостью, умением смотреть прямо в глаза судьбе, идти навстречу ей, наряду со всем, что сам писатель назвал «этим очарованием человека» в Григории Мелехове, могло бы связать его с новым миром, когда этот мир начинает раскрываться в самом главном – в творчестве, в созидании.
