По всему выходит, что такая резолюция была им принята тотчас по прибытии в Гларис, потому что он не поддержал малочисленный авангард Багратиона в Нефельсе, велел ему прекратить атаки и в следующие дни не возобновлял нападения. Прошло, правда, три дня в бездействии, но это потому, что требовалось выждать Розенберга. Некоторые писатели сильно порицают Суворова за принятое им решение, говоря, что Елачич и Петраш не замедлили бы оказать ему свое содействие, при его движении чрез Нефельс к Саргансу. Это обвинение, идущее из австрийского источника, едва ли чего-нибудь стоит, после только что приведенных соображений, подкрепляемых всем ходом кампании. Им, этим критикам, кажется в порядке вещей все, сделанное Петрашем, Елачичем и Линкеном; они не считают нужным объяснять отсутствие в этих генералах всякой инициативы для выручки главнокомандующего из бедственного его положения, а признают более логичным упрекать его самого в непринятии решения, которое походило бы на va-banque азартного игрока, знающего, что он окружен шулерами. Приводят в доказательство, что принятое Суворовым решение - отступить чрез хребет Паниксер - стоило ему большей потери, чем могла обойтись попытка к прорыву чрез Нефельс и Молис к Саргансу. Но этот вывод, во-первых, совершенно гадателен и голословен, а во-вторых - не верен. Никак нельзя определить иначе, как громадной цифрой, потерю русской армии в отчаянном наступлении без провианта, без патронов и артиллерии. Затем, помимо естественного желания Суворова - устраниться от всяких военных действий в виду злокачественности союзников, - выбор пути чрез Паниксер был вовсе не таким опасным решением, каким оказался по последствиям. Тропинка была очень не хороша, но гораздо лучше пути чрез Росштокский хребет; ее недавно проходил Линкен дважды, она была обыкновенным сообщением между Гларисом и долиною верхнего Рейна. Если движение по ней сделалось для Русских гораздо более гибельным, чем предполагалось, то единственною тому причиной было обстоятельство непредвиденное и новое: в горах внезапно выпал большой снег 7.
Суворов собрал военный совет, так как положение дел было очень серьезное, а он в подобных случаях делился с подчиненными своею решимостью. Обстоятельных сведений об этом совете нет; не знаем даже, кто именно были приглашены; но есть известие, что великий князь восстал против предлагаемого Суворову австрийским генеральным штабом движения на Молис, Везен и Сарганс и что мнение это было советом принято. Последовало решение - взять путь кружный, но безопасный - по Зернфталю, чрез Энги, Эльм, гору Рингенкопф (Паникс) на Иланц, а потом на Кур и Майенфельд к Фельдкирху, откуда уже легко было соединиться с Корсаковым, забрав по дороге обозы и полевую артиллерию, отправленные из Италии чрез Граубинден и Тироль. Суворов принял это решение, как совпадавшее с его собственным взглядом, и послал приказ Линкену - заготовить в Куре к 25 числу провиант для русского корпуса на два дня. Тяжелораненые оставлялись в Гларисе, в наскоро устроенном госпитале; поручив их попечению жителей, Суворов оставил также письмо к начальнику первого французского отряда, который вступит в Гларис, прося его о человеколюбивом обхождении с Русскими и обещая со своей стороны тоже самое относительно пленных Французов.
Некоторые австрийские историки истолковывают по-своему принятое Суворовым решение, указывая как на его причину, на существовавшее несогласие между русскими генералами и на уныние, обуявшее их в высшей степени. Против такого обвинения говорит все. Уныние, не отражающееся в действиях, не есть уныние, а его мы не находим в фактах, начиная с первого дня вступления Русских в Швейцарию. Весь поход есть напротив живое, полнейшее отрицание упадка духа. Внезапное появление уныния в Гларисе представляется также не логичным: вступление Русских в Гларис было победное и тут не произошло ничего такого, что не было бы предвидимым последствием предшествовавшего. В той же мере заслуживает веры свидетельство о внутренних несогласиях в русской армии. Если под этим разуметь несходство мнений, которое быть может обнаружилось на военном совете, то в этом явлении нет ничего ненормального, а если что иное, то что же именно? Проследив все военное поприще Суворова, можно ли допустить в его войсках что-нибудь в роде внутреннего разложения? Дело представится яснее и проще, если взять в расчет, что мнение австрийского генерального штаба было отвергнуто; что одним из мотивов такого решения было недоверие к союзникам; что в Гларисе негодование Русских на Австрийцев должно было подняться еще на несколько градусов, и едва ли кто, начиная с великого князя, стеснялся его выказывать. Если уже пускаться в исследование причин, побудивших Русских отступать на Иланц и Кур, то найдем не уныние, а негодование, не внутреннее разложение, а недоверие к союзникам, которых все называли предателями. Такое заключение по крайней мере прямо вытекает из всего предшествовавшего, а не является внезапно, изолированным фактом, для которого надо искусственно подбирать основу. Слишком неблагодарное дело - отыскивать в Суворовских войсках то, что прямо противоречит победным началам их духовной организации, и по справедливому замечанию одного участника этой войны, щедрость Австрийцев на подобные обвинения вовсе не пристала к ним, особенно пред судом их собственной военной истории 7. Кстати будет привести слова и другого писателя (не русского): "в эту кампанию Австрийцы, не будучи биты, до того зазнались, что стали оспаривать у Русских всякое мужество, о чем и говорили по всей Германии; при всякой неудаче, понесенной Русскими, они не могли скрыть своей радости, а по окончании Швейцарской кампании хвастались, что благодаря только их содействию, Суворову удалось оттуда выбраться без больших бед" 4. Если в этом свидетельстве постороннего лица и допущено, быть может, некоторое преувеличение, то основа таких австрийских отзывов все-таки остается однородною с вышеприведенными обвинениями Суворовской армии в унынии и внутренних раздорах. Там и тут действует одна и та же тенденция, а потому и ответ в обоих случаях будет одинаковый, который изложен выше.
Войска тронулись в путь ночью с 23 на 24 сентября. Милорадович шел в авангарде, за ним вьюки, потом остальные войска Розенберга и наконец Дерфельден; в ариергарде находился Багратион. Ауфенберга уже не было, он двинулся двумя днями раньше. Утром, узнав об отступлении Русских, Французы немедленно пустились вслед за ними. Когда вьючный обоз еще втягивался в теснину, Французы повели атаку, сильно потрепали казаков и опрокинули их на пехоту. Багратион остановился впереди Швандена и выстроил боевую линию, прикрыв оба фланга, так как правому грозила французская обходная колонна, отряженная заблаговременно. Артиллерия неприятельская открыла огонь; у Русских пушек не было, и они встретили Французов ружейною пальбой, а потом все время действовали штыками. Несколько часов продолжался неравный бой; 5,000-ный неприятельский корпус сильно ломил, учащая атаки; ариергард русский, не имевший в рядах и 2,000 человек, отбивал натиски натисками. По требованию Багратиона, прибыл из хвоста колонны один полк, ариергард перешел в наступление, отбросил Французов, пользуясь их замешательством отошел за Шванден и занял новую позицию. В это время и Французы получили подмогу: как раз в нужную пору подошли головные части отряда, посланного Массеной из Шахенталя чрез Клаузенпас в помощь Молитору. Но и это не помогло; Русские, по сознанию самих Французов, дрались как отчаянные, все усилия неприятеля разбивались об их энергию, а необходимость приберегать последние патроны - только увеличивала их стойкость и упорство. Не зная отступлений, воспитанные и обученные только нападать, идти вперед, бить, - Суворовские батальоны не ограничивались сдерживанием Французов, переходили в атаку, дерзко бросались в штыки и не только останавливали сильного неприятеля, но заставляли его осаживать назад. Тут сказалась фактическая поверка того будто бы уныния, которое открыли в русских войсках их союзники.
