Это ужасное зрелище потрясло меня сильнее, чем все операции нескольких последних дней.
В его глазах я видел смесь надежды и страха. В конце концов, он был еще наполовину ребенок, обнаруживший себя лежащим там, в танке с раздробленной ступней и жуткой болью. Он только бессвязно твердил:
— Господин лейтенант, она, наверное, уже больше никогда меня не увидит! Ой, как сильно болит левая нога! Ее ампутируют? Сможет ли она перенести это? Она уже потеряла двух сыновей, а теперь я… Господин лейтенант, вы напишете ей?
Причитания тяжело раненного юноши, который все время говорил о своей матери, потрясли меня до глубины души. Я устроил его как можно удобнее и позаботился, чтобы его немедленно доставили в полевой госпиталь в санитарной машине.
Я был счастлив, когда узнал, что он выжил. Пришлось ампутировать нижнюю часть левой ноги, но он снова увидел свою мать, и это было главное. Позднее я встретил его в запасном батальоне, и мы очень обрадовались встрече. Кто знает, может быть, нога, которую он потерял, как раз и спасла его жизнь.
22 марта русские в последний раз атаковали пункт 33. 9 в «ботинке». Их атака была отбита, и они потеряли еще 2 танка.
После этого в «восточном мешке», наконец, стало спокойно. В период с 17 по 22 марта мы подбили 38 русских танков, уничтожили 4 самоходных орудия и 17 артиллерийских орудий в ходе тяжелых оборонительных боев, так что могли быть вполне удовлетворены своим успехом.
Единственным пострадавшим был тяжело раненный восемнадцатилетний танкист. Этого тоже могло и не случиться, если бы нам не пришлось вызволять танк Грубера.
Противник предпринял еще одну попытку достичь своей цели. Понимая, что ничего не добьется, атакуя из «восточного мешка», взялся за реализацию идеи высадки десанта с моря. Мы знали об этом намерении из показаний пленных. Даже поезда близ Силламяэ были подготовлены для операции «Морской лев». Под этим кодовым названием проходила операция, включавшая в себя оборонительные контрмеры.
Русские попытались высадиться к северу от «детского дома», у Марекюла. Мы немедленно двинулись к побережью с несколькими танками.
Большая часть десантных судов была уже уничтожена в море противотанковыми пушками дивизии «Фельдхернхалле».
Когда мы прибыли, увидели горевшие суда, которые дрейфовали по воде. Немногим русским удалось добраться до берега, но вскоре они попали в плен за линией нашего фронта. Как мы потом установили, это были прекрасно вооруженные элитные подразделения. По их словам, операция была точно отрепетирована. Она не должна была начаться до тех пор, пока не будет осуществлен прорыв в «восточном мешке». Но даже несмотря на то, что осуществить его русским так и не удалось, они все равно попытались высадить десант, но в результате только пожертвовали хорошими солдатами.
Несмотря на то что русские проиграли, призрак операции «Морской лев» преследовал нас еще долго, особенно по ночам. Однако в оставшееся время нашего пребывания на нарвском участке попыток повторить эту операцию не предпринималось.
В конце марта наши танки были выведены с участка 61-й пехотной дивизии. Мы готовились к новой операции. Она называлась «ликвидация «восточного мешка» и «западного мешка». Ее выполнение было поручено полковнику графу Штрахвицу.
Когда мы сосредоточились в Силламяэ, всем нашим «тиграм» требовался текущий ремонт.
На тыловой базе на Балтийском побережье нам, наконец, довелось провести несколько дней для ремонта техники и отдыха личного состава. Отдых был просто необходим экипажам трех наших танков. Во время нескольких предыдущих операций они не знали передышки ни днем ни ночью. Несмотря на всю стойкость и желание идти в бой, возможности человека имеют пределы, поэтому нам было необходимо расслабиться. И это удалось. Особенно большое удовольствие я получал от возможности снова послушать по радио хорошую музыку. По этому поводу мы порой препирались с командиром — я любил более серьезную музыку, он же отдавал предпочтение современной легкой музыке.
В нашей зоне отдыха ко мне привязался четвероногий друг — немецкая овчарка Хассо. Фон Шиллер выменял его у военной полиции на бутылку шнапса. Пес стал бесполезным для полиции после того, как сломал себе зубы о кирпич. Хассо, исключительно хорошо выдрессированный, доставлял мне огромную радость. Он легко поднимался по лестницам, поразительно высоко прыгал и даже доставал из воды предметы, несмотря на сильное течение в Балтийском море. Он охранял небольшой лесной участок, пока не была дана директива об освобождении его от службы.
Хассо оказался единственной в своем роде собакой. Он, например, мог по команде бросить кусок мяса, даже если уже держал его в пасти. Он следовал за мной повсюду, клал голову на мои ноги, когда я спал ночью на диване. Если утром ему нужно было облегчиться, он лизал мою руку до тех пор, пока я не просыпался и не выходил с ним. И хотя он был «компанейской» собакой и у него уже было много хозяев, он особенно привязался ко мне, хотя и никогда не забывал того, чему его уже научили. Так что в течение всего времени отдыха у меня были разного рода развлечения. Но моя радость не оставалась неомраченной.
Командир несколько завидовал мне, потому что я отлично со всеми ладил, однако он не завидовал мне в той же мере во всех лишениях, которые сопровождали мои успехи. Он удивлялся нашей «охотничьей удаче», в то время как все еще не смог подбить ни одного танка. Тот факт, что мы, в отличие от него, постоянно в работе, должно быть, ускользал от его внимания. Если два «тигра» в нашей роте были боеспособны, я всегда находился в одном из них. В конце концов, как долго мы были вынуждены держаться в Лембиту, не выполняя никакой задачи, пока, наконец, не заслужили свой кров и еду? Фон Шиллер напомнил мне удачливого охотника, который полагал, что можно просто пойти в лес и подстрелить оленя, который его там дожидается.
Я ладил с ним, когда мы оставались наедине, потому что помнил о его недостатках. Все было нормально и когда я был на операции, а он с ротой на тыловой базе. Однако в Силламяэ часто ощущалась некоторая напряженность. У меня вошло в привычку часто общаться с подчиненными. Это не нравилось командиру. Он придерживался того мнения, что следовало соблюдать дистанцию. Слава богу, что я не считал это необходимым. Я не знал случая, чтобы кто-то относился ко мне «неподобающим образом», поэтому всегда был неким амортизатором между «косой и камнем».
