— Вот приедем, пусть Аронов посмотрит.
— А что он посмотрит? Смотреть-то не на что. Потихоньку, опираясь на Николая, я встал. Он помог сесть в седло. Дальше ехали шагом.
Почему же я слетел с седла? Почему потерял сознание? На все «почему» я, естественно, ответить не мог. Ясно было одно: резко головой кивать не надо… Подумал-подумал и решил ни Ефиму, ни кому другому в полку об этом не говорить. А то запрячут в госпиталь…
— Николай Григорьевич, Коля! О том, что случилось, никому ни слова! Понял? Это и просьба и… приказ. Вот так.
Проезжая мимо штаба полка, я соскочил с седла, отдал^ повод Николаю:
— Давай домой, меня не жди. Обед приготовь, я через часик буду.
В штабе помощник начальника штаба — ПНШ-2 старший лейтенант Зотов, сидя в уголочке за небольшим столиком, еще пахнувшим свежей сосной, что-то писал, заглядывая в двухверстку — топографическую карту, сложенную гармошкой.
— О, вот хорошо, что ты пришел! А я уже посылал к тебе. Бумагу вот из штадива нарочный привез, на, посмотри.
Это было распоряжение об усилении охраны и ориентировка о возможном появлении десантов противника в нашем районе.
— Я об этом знаю. Я был в штадиве. Давай думать, как задачку эту будем решать.
В общем, вместо обеда я предстал перед ворчащим Николаем весьма близко к ужину.
— Вечно вот так… готовь, готовь, разогревай, разогревай… Какой обед был! Ешьте вот теперь. Или у комполка пообедали?
— Не ворчи, старина, не ворчи. Скажи-ка лучше, Людочка не приходила?
— Какая еще Людочка? Уж не та ли, с которой вы вчера..; — Николай строго посмотрел на меня, постучал пальцем по столу.
— Вчера, сегодня, завтра, послезавтра… Я что, маленький? Сегодня мы верхом поедем. Как она придет, подседлай коней.
— Ничего я седлать не буду. Кони вам не баловство. Нахлопает холку, что потом я буду делать?
— Холку, холку, что же ты думаешь — сразу рысью или галопом? Шагом поедем.
— А шагом и так можно, на своих двоих.
— Слушай, старина, ты мне надоел. Сказано подседлать, значит, седлай, выполняй приказание.
— Ну, раз приказание… — обиделся Николай, — слушаюсь… — и, что-то ворча, вышел из комнаты.
В седьмом часу за окном мелькнула черная каракулевая кубаночка. Остановившись в дверях, Люда медленно обвела взглядом наше обиталище, очевидно оценивая мужской холостяцкий уют.
— Можно?
— Конечно, конечно! — Я почувствовал, что почему-то краснею и сердчишко в груди запрыгало. — Проходи, проходи, садись. Сейчас дядя Коля подседлает нам коняшек, и поедем.
— Правда? Прямо сейчас? Ой, а как же?..
Люда, поджав губки, посмотрела на свои колени, обтянутые юбочкой.
— Фу-ты, а я и не учел. А у тебя или у девчат разве нет брюк?
— У меня нет, а у девчат — не знаю, ни разу не видела. ^- Вот тебе и задачка… Слушай, а если мои? Ведь мы почти по росту одинаковые.
Я подошел к Люде почти вплотную. Она не отстранилась.
— Вот видишь, мои будут чуть длинноваты, но ничего, не на парад. Коля! Где мои зимние, диагоналевые? У тебя в мешке или в хозвзвод сдал?
— Зачем в хозвзвод, здесь, они. Зачем брюки-то?
— Давай доставай, вот девушка их примерит. Николай взглянул исподлобья на гостью.
— А не маловаты ли будут?
— А вот сейчас и посмотрим. Мои не подойдут, с тебя сниму. Посидишь пока дома, под одеялом. Понял? Давай быстрей, ворчун старый.
— Ворчун, ворчун… Что бы вы без нас, ворчунов, делали».
Через пять минут, покопавшись в своих запасах, Николай принес брюки. Люда растерянно смотрела по сторонам. КоМната-то одна. Где переодеться?
— Вы не смогли бы…
— Конечно, Людочка, конечно!
Через пять минут передо мной стоял симпатичный казачок в гимнастерке, брюках, словно на нее сшитых, так мои подошли, в хромовых сапожках. Только без шпор. Продолжая ворчать, Николай подвел к крыльцу оседланных коней — моего Разбоя и свою Тумбу.
Люду пришлось подсадить — с первого раза в седло так. просто не заберешься.
Потихонечку, шажком тронулись по тропинке в лес. Лошадки наши, сдружившиеся за последние месяцы, шагали нога в ногу, ноздря в ноздрю, мирно помахивая головой. Люда достаточно быстро освоилась и поглядывала не только под ноги лошади, но и по сторонам.
Один раз, правда, когда Тумба чуть споткнулась о какой-то корень, она, ойкнув и бросив повод, схватилась за меня, чуть не потеряв равновесие.
Должен признаться, что это мне почему-то понравилось, и не так скоро я разжал руки. Да и Люда не стремилась занять в седле вертикальное положение. Естественно, во всем этом были виноваты в первую очередь наши лошадки, привыкшие шагать шаг в шаг, чуть касаясь боками.
Сколько времени продолжалось такое неустойчивое положение, не помню. Очевидно почувствовав по болтающимся поводьям, что седокам не до них, Разбой и Тумба остановились. Не скажу, что мы это скоро заметили. Глаза-то наши были закрыты, но губы… губы заняты…
Часа через два мы вернулись к дому. Мне кажется, не надо говорить о том, как не хотелось расставаться. Поужинав, я проводил Люду к палатке, где жили ее подруги. Да и там мы долго-долго стояли, никто из нас не решался первым произнести: «Спокойной ночи».
Да какое там «спокойной…» Уснуть в ту ночь я не мог. Во мне творилось что-то несусветное» Как хотелось гнать ночные, потом утренние, а затем и дневные часы следующего дня, чтобы скорее пришел вечер.
— Милый, наконец-то! — чуть слышно выдохнула она, прижимаясь ко мне и закрыв мне рот горячим и долгим поцелуем.
Опять верхом мы отправились в лес. Говорили и о жизни своей, и о школе, товарищах, о боях, о погибших…
— Как хорошо мне с тобой, милый, как хорошо! Вот так век бы быть вместе… — Люда замолчала, отшатнулась от меня, на глазах выступили слезы. — Но знаю, этого не будет. Нет! Нет! Не бу-дет! Не может быть.
— Но почему же, почему?
— Война, милый, война! И есть причина… Я не могу быть с тобой. — Она опустила голову.
— Что за причина, скажи… Людочка, милая, да что ты выдумываешь?
— Нет, не скажу. Не проси. Не надо. Я не хочу об этом. Но знай, я говорю это очень серьезно… Я полюбила тебя…
— Людочка…
— Не перебивай. Да, я полюбила тебя. Вот так, сразу. И если бы я не была старше, и если бы… Я никому, слышишь, никому на свете не отдала бы тебя. Никогда!
Я растерялся, забилось сердце.
— Людочка, да какое имеет значение, всего-то полтора года. Сейчас мы вместе, нам хорошо, правда?
Я притянул ее к себе. Она заплакала, а потом вдруг сказала:
— А хочешь, милый, я сегодня останусь у тебя? Она осталась. Мы были вместе, рядом, совсем рядом.
Такое было впервые в моей жизни.
