Безымянный солдат лежал в братской могиле у небольшого селения — защитник безымянной высоты, каких в Подмосковье множество. В холодную зиму 1941 года он вместе с другими воинами отстаивал боевой рубеж, дав клятву не уступить его врагу.
Это было то самое западное направление, где против немецко-фашистских полчищ дрались легендарные армии Рокоссовского, Конева, Говорова, Лелюшенко, Лукина.
Гроб с останками воина установили на артиллерийский лафет, и бронетранспортер тихо тронулся с места в сопровождении почетного эскорта. Наблюдая эту печальную процессию, Константин Константинович вспомнил дни, когда здесь, на подступах к столице, шли бои не на жизнь, а на смерть.
В Александровском саду, что неподалеку от Красной площади, у свежей могилы неизвестного воина он сказал:
— Много, очень много солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов не дошли с нами до Берлина и Эльбы. Но они навсегда останутся в сердцах народа. И пусть эта могила у Кремлевской стены будет вечным символом беззаветного служения любимой Родине, памятником всем известным и неизвестным героям, отдавшим жизнь за наше правое дело.
Он осторожно бросил горсть земли в могилу, где в гробу, возможно, были останки одного из тех, кто тогда выполнял его приказ. С черной мраморной плиты сняли покрывало. Он прочитал: «Имя твое неизвестно. Подвиг твой бессмертен. Павшим за Родину. 1941–1945».
Однажды в беседе с Виктором Константиновичем я рассказал о похожей на анекдот байке, которую довелось услышать.
На приеме у Сталина Мехлис, доложив о делах на фронте, вдруг заключил:
— Командующий, при котором нахожусь, ведет себя неправильно. В медсанбате у него любовница, а теперь прибывает московская артистка.
— Они что, жалуются?
— Жалоб не поступало. Что будем делать?
Сталин прошелся из конца в конец кабинета, подойдя, переспросил:
— Что будем делать? Завидовать будем, товарищ Мехлис. Завидовать!..
Однако на следующий день Сталин в разговоре с Рокоссовским, справившись о делах, неожиданно спросил:
— Вы не знаете, чья жена артистка Серова? Будто бы поэта Симонова?
— Не могу знать, товарищ Сталин, — ответил обескураженный генерал.
В тот же день артистка спешно от него уехала.
— Этот рассказ мне известен, — сказал Виктор Константинович. — С Серовой отец встречался в 1942 году, когда находился на излечении в госпитале, в Тимирязевской академии. Так сообщал его водитель Мозжухин. Отец действительно внешностью и обходительностью был привлекателен для женщин. Но не так много их было, как говорят. Мне известны три. Первая — это моя мать, которая своей любовью спасла ему жизнь в годы гражданской войны, выходив его, безнадежно больного и раненого.
С Юлией Петровной Барминой, своей будущей женой, отец встретился в заштатном городишке Кяхте. Она, закончив гимназию, преподавала в местной школе. От этого брака у него была дочь Ада. Теперь ее уже нет в живых.
Была еще военврач Галина Васильевна Таланова. Ей было 22 года, когда она встретила генерала Рокоссовского под Ярцевым в 1941 году. Всю войну она была с ним рядом. В 1945 году у нее родилась дочь. Назвали Надей и фамилию с согласия отца дали Рокоссовская.
— Следовательно, у Константина Константиновича две дочери и ты, сын.
— Да, трое. Я родился в 1928 году. Отец встречался с моей мамой долгие годы. Правду говорят: «Первая любовь не ржавеет». Даже когда мама вышла замуж за режиссера Михайлова и они жили в Анапе, отец, отдыхая в Сочи, в санатории имени Фабрициуса, приезжал в ним. Помогал строить дачу.
При последней нашей встрече, незадолго до смерти отца, мы долго говорили. Разговор был откровенным и трудным. Обижен он был на маму за то, что, когда его арестовали, поверила тем, кто наушничал на него, предрекал ему страшную кару за вымышленное предательство. А вот Юлия Петровна осталась ему верна.
— Я слышал, что у него есть еще сын в Киеве, — сказал я.
— Ни о каких других братьях и сестрах я не знаю, — с видимым неудовольствием ответил он.
Болезнь обнаружилась неожиданно. Она подбиралась незаметно, исподволь, страшная и неизлечимая. И как врачи его ни успокаивали, обещая сделать все возможное, однако он знал, что обречен.
Сознавая свой близкий конец, Константин Константинович спешил завершить работу над книгой, которую писал уже много лет. Задумал он ее давно, приступил к ней без поспешности: тщательно отбирал факты, изучал архивные документы, написанное уточнял, исправлял.
Автору настоящей книги попало в руки письмо маршала генералу Плиеву. Он писал, что работает над книгой о войне и просил Иссу Александровича поделиться воспоминаниями о подмосковной битве, о том, как сражался кавалерийский корпус, в командование которого после гибели генерала Доватора вступил Плиев. Тон письма был исключительно уважительным, не выполнить просьбу было невозможно.
Ему предлагали в помощники опытного журналиста, но маршал решительно отказался.
— Как можно писать о том, чего не видел, не пережил? Нет, я сам!
Болезнь нарушила многие задумки и планы. С трудом он продолжал начатую работу. И вот, наконец, написана последняя страница.
Вызвав адъютанта, маршал указал на объемистую папку с рукописью будущей книги.
— Везите, Борис Николаевич, в издательство. Там ее ждут. И скажите, чтоб не медлили. Я очень прошу.
— Все в точности выполню, непременно скажу, — обещал подполковник Захатский.
Редактор в издательстве с работой не медлил, однако были еще бдительные цензоры. В угоду политической конъюнктуре они вычеркивали из рукописи целые главы и страницы. Вместе с ними вычеркивались годы интереснейшей жизни, мысли, суждения. Из рукописи было изъято более шестидесяти страниц. Многое рекомендовали переработать.
С великим трудом автор принялся за доработку. Он спешил, писал ночами. В апреле 1968 рукопись была готова, ее сдали в набор.
— И сколько же времени он займет? — спросил маршал редактора.
— Месяца три, — последовал ответ. — Мы постараемся дело ускорить.
А в июле ему стало хуже и пришлось лечь в больницу. Конец был близок.
Умирал Константин Константинович тяжело. Пересиливая боль, он молча лежал, не выдавая мук.
1 августа подполковник Захатский принес радостную весть:
— Из Воениздата сообщили, что набор завершен. Нужно его подписать. Без этого не пустят в печать.
— Поезжай, Борис Николаевич. Поезжай, не медля. Возьмешь — и сразу же сюда. — В глазах больного заиграл огонек.
И вот объемистая будущая книга перед ним. Он начал было листать ее, но не смог.
