В переписке этой, принявшей под конец характер почти личный, обе стороны были не правы, но Суворов пошел дальше эрц-герцога Карла и дозволил себе выражения и выходки, которых можно было избежать. В одном письме он писал: "такой старый солдат, как я, может быть проведен раз, но было бы с его стороны слишком глупо поддаться вторично". В другом письме, написанном накануне выступления из Линдау, говорилось: "наследственные владения должны быть защищаемы завоеваниями бескорыстными: для этого нужно привлечь народную любовь справедливостью, а не покидать Нидерландов, не жертвовать двумя прекрасными армиями и Италией. Вам говорит это старый солдат, который почти 60 лет несет лямку; который водил к победам войска Иосифа и Франца; который утвердил в Галиции владычество знаменитого дома Австрийского; который не любит болтовни Демосфеновой, ни академиков, только путающих здравый смысл, ни сената Анибалова. Я не знаю зависти, демонстраций, контр-маршей; вместо этих ребячеств - глазомер, быстрота, натиск, - вот мои руководители". Наконец, в ответ на последнее письмо эрц-герцога, где движение русской армии с театра войны названо было "отступлением", Суворов с негодованием писал, что он во всю свою жизнь не знал ни отступлений, ни обороны, а ведет теперь войска на отдых. К этому он прибавил язвительное и не совсем верное замечание, что в начале кампании "оборонительное положение в Тироле стоило свыше 10,000 человек, т.е. больше, чем завоевание Италии".
Такая ненормальность отношений двух главнокомандующих вытекала из хода предшествовавшей кампании и усиливалась новыми поводами. Петербургские и венские письма, полученные Суворовым в Фельдкирхе и Линдау, трактовали о происках и замыслах Тугута и подбавили горечи и раздражения к существовавшим неудовольствиям. К темам политическим и военным присоединился вопрос личного самолюбия: до Суворова дошли слухи (оказавшиеся потом вымыслом), будто Венский двор намерен лишить его фельдмаршальского звания. Весьма вероятно также, что раздражительное состояние Суворова увеличивалось необходимостью - отказаться от продолжения кампании, не загладив последних неудач. По крайней мере в письмах своих к эрц-герцогу, он не раз говорит о своих надеждах на продолжение войны против Франции и не считает минувшую кампанию последнею. В свою очередь и эрц-герцог Карл, хотя втайне сознававший вину своего правительства и свою собственную по отношению к Русским, имел причины к неудовольствию против последних, особенно против Суворова, так как они затрагивали национальное самолюбие Австрийцев. Мы уже говорили, что Русские не стеснялись выражением своего негодования к союзникам, называя их поведение изменою, предательством и проч.; все это конечно доходило до эрц-герцога и должно было его возмущать, а тем более случаи, особенно резкие, каковы следующие.
Когда Суворов, спустившись с Рингенкопфа, прибыл в Иланц, ему здесь представился генерал Линкен, который так малодушно бежал от Французов, бросив главнокомандующего на произвол судьбы. Суворов, желая выразить ему свое неудовольствие, спросил насмешливо: "по скольку неприятелей солдаты ваши могут посадить на штык? - мои насаживают по шести". Линкен, задетый за живое, отвечал холодно, что его солдаты делают, что в силах, и делают не дурно. Суворов переменил тон и обошелся с Линкеном ласково. Если этот анекдот, как надо полагать, справедлив, то Суворов сделал совсем не то, что требовалось, ибо задел ни в чем неповинных австрийских солдат, а самого генерала, во всем виноватого, оставил в стороне.
Во время нахождения русской главной квартиры в Линдау, Аркадий Суворов сделал у себя танцевальный вечер, пригласив между прочим нескольких австрийских офицеров, и предупредил их, что будет великий князь. Австрийцы приехали; великий князь прибыл несколько позже и, увидев их, сказал, чтобы они сейчас уезжали, потому что ему неприятно их присутствие. Офицеры отвечали, что при всем своем глубоком к нему почтении, они не могут исполнить приказания, потому что находятся на императорско-королевской службе, которая обязывает, а потому избавят великого князя от своего присутствия, когда сочтут это приличным. После того они остались на балу еще около часа, Константин Павлович вообще не терпел Австрийцев и ни мало не скрывал этого; несколько позже, в Мемингене и Аугсбурге, он показывал им отвращение, которое граничило с оскорблением 2.
Октября 13, в Линдау, происходил у Суворова прием. В зале находилось множество русских офицеров и между ними генерал Римский-Корсаков; тут же были присланный от эрц-герцога Карла генерал (вероятно Колоредо) и от принца Конде герцог Беррийский. Суворов вышел в приемную, обратился к герцогу, обошелся с ним очень любезно, расхваливал принца Конде и его корпус и жалел, что в последних действиях против Французов, эмигранты были расположены и употреблены не так как следует. С упреком этим он отнесся к австрийскому генералу, заметив, что не хотели ли их погубить? и потом сказал герцогу Беррийскому, что впредь ничего подобного не случится и Конде будет сам себе хозяином. Затем он опять обратился к австрийцу: "вы мне привезли приказание от эрц-герцога; в Вене - я у его ног, но здесь совсем другое, и получаю я приказания только от моего Государя". После этого сурового замечания, Суворов стал обходить русских офицеров; отличившихся в Швейцарскую кампанию хвалил, с некоторыми целовался, а к генералу, бывшему одним из главных виновников цюрихского несчастия, обратился с весьма жестким словом и дал ему совет - подать в отставку. Слышавший это Римский-Корсаков, ожидая вероятно и на свою долю какой-нибудь неприятности, постарался скрытно уйти. Суворов однако это заметил и обратился ко всем: "вы видели, господа, что Корсаков ушел, хотя ни он мне, ни я ему не сказали ни слова. Он более несчастлив, чем виновен; 50,000 Австрийцев шагу не сделали, чтоб его поддержать, - вот где виновные. Они хотели его погубить, они думали погубить и меня, но Суворов на них....(крепкое слово)... Скажите эрц-герцогу", прибавил Суворов, повернувшись к австрийскому генералу, "что он ответит перед Богом за кровь, пролитую под Цюрихом" 3.
Во всем этом прискорбном эпилоге Швейцарской кампании, Суворов действовал в качестве представителя русского имени. Русская армия, от генерала до солдата, была так возмущена поведением союзников, что если бы Суворов трактовал Австрийцев впятеро хуже, то это никому не показалось бы излишеством. Такого же взгляда держался и Император Павел; он зашел даже дальше, потому что в это время уже решил разойтись с союзником и, получив от Суворова переписку его с эрц-герцогом Карлом, выразил генералиссимусу полное свое одобрение. Из всего этого видно, насколько неверно утверждение многих иностранных писателей, будто Суворов самовольно оставил театр войны и был причиною разрыва.
