Друзья Высоцкого в последний год предчувствовали его близкую смерть. Вот Виталий Шаповалов вспоминает: «Однажды переодевались после спектакля, и Володя говорит:
– Пойдем в одну компанию?
А я знаю, что у него недавно была клиническая смерть. Не пойду, думаю, а то еще замажусь его жизнью. Скажут: «Не спас. Был там, а не спас». Я инстинктивно боялся того, что в конце концов и случилось. Там, в его последнюю ночь, тоже была компания…
– Нет, – говорю, – Володя, печень болит.
И в это время вышел на пару минут. Возвращаюсь – моей майки нет. Его висит – а моей нет. Как он ее схватил? Комплекции у нас совсем разные! Но, видимо, он уже о другом думал, уже в той компании был.
И костюмеры из театра ушли – как идти? Хорошо – лето, и недалеко было: я эту маечку кинул на плечи и «огородами-огородами», задворками добрался до дома, хоть полуголый. Володя на следующий день говорит:
– Слушай, я твою майку вчера взял, как же ты?..
Как-то я говорю Володе:
– Ты знаешь, что-то печень запела! Наверное, звонок прозвонил…
А он:
– Что ты, Шапен, – за одно место держишься, за печень. У меня живого места нет!
Так и сказал. А все спрашивают: отчего он умер? Да он мог умереть от чего угодно – от желудка, от печени, от сердца… Тут не должно быть ни недомолвок, ни недоразумений, ни неясностей: он был очень, очень и очень нездоров. Родился здоровым мальчиком и был физически крепким человеком. Но горел, сгорал.
Стихи, театр, кино, непосильная концертная работа и так далее. Плюс недосыпание, недоедание.
А иначе жить не мог. И в стихах, и нам он говорил:
– Я иначе не могу. Если буду просто длить жизнь, просто небо коптить – так я жить не умею».
При жизни Высоцкого Шаповалов не знал о его наркомании, а после смерти не смел возможным упоминать о ней. Поэтому в его изложении причины гибели поэта сводятся к банальному – сгорел на работе, которой было слишком много и в театре, и в кино, а главное – на концертах. Плюс – непризнание официальными инстанциями его поэтического дара, невозможность публиковать свои книги, очень скупой выход пластинок с песнями, снятие с ключевых ролей во многих популярных фильмах. Но, принимая во внимание алкоголизм Высоцкого, иной раз непредоставление роли в театре или в кино определялось не недоброжелательством властей или конкретных режиссеров. Просто режиссеры, хорошо осведомленные о загулах Высоцкого, предпочитали не рисковать.
Но и не будь у Высоцкого никаких конфликтов с советской властью, его алкоголизм неизбежно проявился бы, принимая во внимание характер его профессии. А уж то, что он с алкоголизмом начал бороться с помощью наркотиков, вообще-то было трагической случайностью, никак с гонениями на Высоцкого не связанной. Но эта случайность во многом была обусловлена недооценкой наркотической опасности в СССР в 70-е годы прошлого века. Не было антинаркотической пропаганды, людям не объясняли с экранов смертельную опасность наркотиков. Подавляющее большинство советских граждан искренне верили, что наркоманы гибнут только на Западе, от кричащих противоречий тамошней жизни. А у нас если кто и балуется наркотой – то помаленькой, легкими наркотиками, без всяких там дорогостоящих кокаина или героина. У Высоцкого был перед лицом пример сына Марина Влади, и клинику в Шарантоне он впервые посетил тогда, когда наркотиками еще не увлекался. Но, к несчастью, пример Игоря мог сыграть с Высоцким злую шутку. Ведь сыну Влади все-таки удалось победить пагубную страсть. Высоцкий же рассчитывал, что до того уровня наркозависимости, до которого дошел Игорь, он, Высоцкий, никогда не дойдет, а потому и подавно сможет легко победить наркоманию, когда пожелает. Но действительность преподнесла ему страшный сюрприз. Для гибели гениального актера хватило трех лет на игле.
В 1968 году Высоцкий с тоской писал своему другу поэту Игорю Кохановскому: «Ебаная жизнь! Ничего не успеваешь. Писать стал хуже – и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. Я придумал кое-что написать всерьез, но пока не брался, все откладываю – вот, мол, на новой квартире возьмусь. А ведь знаю, что не возьмусь, что дальше песен не двинусь, да и песни-то, наверное, скоро брошу, хотя – неохота…» Положение было сложное. Денег катастрофически не хватало. Зарплата на Таганке была более чем скромной. В кино Высоцкого снимали редко, особенно в главных ролях. И причиной этого были, пожалуй, даже не гонения властей, а все чаще повторявшиеся запои. Высоцкий уходил в пике, и съемки приходилось останавливать на несколько дней. Из-за простоев студии несли убытки. Поэтому многие режиссеры зареклись снимать Высоцкого. Правда, с 1966 года начались публичные концерты, но гонорары за них были еще не слишком велики.
В тот момент Высоцкий, кажется, еще не осознавал, что песни – это и есть его главный вклад в поэзию и шире – в культуру. И тогда же, в 68-м, в ответ на очередную газетную кампанию против своего творчества, Высоцкий написал одну из самых сильных и знаменитых своих песен – «Охота на волков»:
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня – опять, как вчера, —
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера.
Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука!
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали – «Нельзя за флажки!».
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Наши ноги и челюсти быстры.
Почему же – вожак, дай ответ —
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?
Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время мое.
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружье.
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Я из повиновения вышел
За флажки – жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил, из всех сухожилий,
Но сегодня – не так, как вчера!
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Один партийный деятель, услышав эту песню, удивился: «При чем здесь волки? Это не про волков, а про нас». Волк, от лица которого написана песня, – это сам Высоцкий. Это он всю жизнь в родной стране чувствовал себя одиноким волком, которого травили по всем правилам загонной охоты. Наверное, Высоцкий читал письмо Михаила Булгакова Сталину от 30 мая 1931 года. Тогда писатель, лишенный возможности публиковаться на родине, признавался: «С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.
