Перевод с азербайджанского
С. Ионина
…Баку 80-х годов прошлого века. Начиналась «нефтяная горячка». Быстрорастущий город притягивал как богачей, так и бедняков. Со всех концов света сюда прибывали денежные тузы, чтобы еще больше разбогатеть. Национальный состав класса богачей был весьма пестрым: здесь были азербайджанские миллионеры Тагиев и Нагиев, армянские — Манташев и Маилов, шведы — братья Нобели, немцы — Сименсы, англичане — Ротшильды. Не менее пестрым, разноязычным был и бакинский пролетариат. Тут были коренные жители города, были и выходцы из различных уголков Азербайджана, по разным причинам (чаще всего материального характера) прибывшие в столицу нефти, были и русские, и армяне, и дагестанцы… Весь этот разноязыкий люд был неодинаков по своим взглядам. Еще сильны были национальная, религиозная отчужденность, искусно подогреваемые классом эксплуататоров. И все же постепенно эта масса, из года в год численно увеличившаяся, сливалась в единую силу, когда речь шла хотя бы о частичном, мизерном улучшении материального положения, ибо люди убеждались, что, как писал Самед Вургун, «везде одинаков цвет мозолей».
Одним из участников первых стихийных выступлений бакинских рабочих был и каменщик-кладчик Азимбек Азизбек-оглы. Отец будущего революционера Мешади Азизбекова был известен как честный, мужественный, бескомпромиссный человек. Он тяжелым трудом зарабатывал кусок хлеба, на весьма скромные заработки содержал семью. В мечтах он видел своего сына повзрослевшим, учащимся. Но не суждено ему было ни вырастить своего сына, ни дать ему соответствующее воспитание, ни выучить, ни справить ему свадьбу…
…Однажды в приподнятом настроении Азимбек со своими друзьями шел по улице. Один из его товарищей высоким звучным голосом напевал азербайджанский мугам [1]. Хотя ничего предосудительного в этом не было, но почему-то пение не понравилось приставу Джаббар-беку, неожиданно появившемуся из-за угла. Он преградил приятелям дорогу:
— Что разорались, а? Топайте отсюда, грязные твари! Забыли, что на этой улице живет Джаббар-бек?!
— Джаббар-бек, дай нам пройти, не ругайся и не оскорбляй нас. Мы тоже люди, хотя и заняты не самой чистой работой, — ответил Азимбек.
Но пристав не обратил внимания на его слова. Он пришел в еще больший гнев. Выхватил пистолет и, размахивая им, пошел на рабочих.
— Не ругайся, Джаббар-бек!
Пристав не слушал, он перешел на самые грязные ругательства. Азимбек не выдержал оскорблений и сильно толкнул полицейского. Тот упал. Вскочив, взвел курок. Каждую минуту мог прогреметь выстрел. Азимбек выхватил из рук пристава пистолет и два раза выстрелил ему в голову…
Эхо этих выстрелов с быстротою молнии разнеслось по всему городу. И раньше всех его услышал маленький Мешади. До конца жизни это эхо звучало в его ушах.
…Вечером Азимбек ужинал со своей семьей. Вдруг раздался резкий, повелительный стук. Жена Азимбека Сальминаз открыла дверь. Ворвавшиеся в комнату полицейские схватили Азимбека и увели его с собой.
Через несколько дней, после тяжких мытарств Сальминаз сумела добиться разрешения повидать мужа. Во время свидания мать и сын узнали, что Азимбека ссылают в Сибирь. Сальминаз не смогла сдержать себя, расплакалась.
— Почему ты плачешь? — спросил ее Азимбек. — Меня отправляют в Сибирь после того, как я отомстил за оскорбления. Благодари бога, что род Азизбековых не кончается мною. Да будет жив и здоров Мешади! Пусть он растет боевым, смелым мужчиной! И еще прошу тебя, Сальминаз: пусть Мешади учится!
Это была их последняя встреча. Азимбека сослали в Сибирь. Ровно через год пришло известие о его смерти.
С потерей единственного кормильца материальное положение семьи резко ухудшилось. Детство и юношеские годы Мешади прошли в суровой нужде. И все же, несмотря на тяготы, он тянулся к знаниям, помня завет отца, много читал.
В те времена детям из простонародья нелегко было получить образование. А уж Мешади — сыну каменщика, да еще отмеченного «печатью» Сибири, — труднее вдвойне. Царские чиновники под любыми предлогами закрывали двери учебных заведений перед детьми бедняков. Прежде всего тщательно проверялось прошлое их родителей. Дети неблагонадежных не допускались к учебе. После двойной, а иногда и тройной фильтрации счастливчики допускались к занятиям. Но и во время учебы их всячески третировали преподаватели, принижали однокашники, а зачастую и били. Не случайно некоторые учебные заведения в то время называли «обителями скорби».
В результате долгих хождений по инстанциям, просьб, унижений Сальминаз сумела устроить сына учиться в Бакинское реальное училище. В годы учебы в училище Мешади переживал большие материальные трудности. Учась в четвертом классе основного отделения, Мешади обратился к директору с заявлением: «Оставшись после смерти отца в многодетной семье, я лишен всех средств существования. Можно сказать, что я не могу продолжать образование в школе, находящейся
