даже в отчаянии Федор не мог превозмочь стыд и написать ему снова; он написал старому другу Врангелю, которого не видел годы, и Каткову с просьбой об авансе на новый роман. Катков был
самолюбивым, тщеславным и мстительным человеком [332], и его совсем не любили в либеральных кругах, но числом подписчиков «Русский вестник» уступал только «Современнику»; как следствие, они неплохо платили.
Недели голода и невзгод кончились, когда, после второго письма, с ним связался Врангель. Он прислал немного денег и пригласил по пути домой навестить его семью в Копенгагене. Федора уже тошнило от Висбадена, но прежде он отправился в Псков, забрать у золовки Пашу. Его друг из Семипалатинска теперь был другим человеком – уже не юноша, он обзавелся женой и детьми. Такой и должна была быть жизнь сорокалетнего, хотя теперь она казалась дальше, чем когда-либо, от Федора, ехавшего обратно в Санкт-Петербург на пароходе без денег и с ленивым, необразованным пасынком, которому, казалось, суждено было прожечь жизнь. Дома его встретила замерзшая Нева и три эпилептических припадка в первую же неделю. Врач наказал ему не работать так усердно, но его захватила и не отпускала идея.
Всю зиму Федор работал над романом. Он ни с кем не встречался, кроме Полины, которая теперь вернулась в Петербург, но они только ругались. После смерти Марии он предлагал ей брак, но получил отказ и горько заметил, что если она и выйдет замуж, то супруг ее возненавидит в три дня. К концу ноября он уже написал большую часть романа, но затем ему пришел в голову план получше, и он сжег свои записи и начал заново. Катков согласился выплатить ему неплохой аванс, чтобы роман в течение года, начиная с января 1866-го, выходил в «Русском вестнике». Его подписчики были либо самые удачливые, либо самые проницательные в истории литературных журналов, потому что регулярно читали два из величайших шедевров мировой литературы за авторством Толстого и Достоевского. Оба противопоставляли наполеоновскую гордыню и жестокость христианскому искуплению. Предметом Толстого в «Войне и мире» было общество [333], «Преступление и наказание» же Достоевского изображало войну за единственную душу. Можно утверждать, что книга Федора лучше отображала дух времени: 12 января, в том же месяце, когда началось печатание романа, появилась новость о студенте по имени Данилов, убившем процентщика, чтобы ограбить его квартиру.
Федор хотел по возможности писать по сто страниц в месяц, но по неделям отнимала болезнь. На пятнадцать дней в феврале его геморрой так разыгрался, что он не мог ни сидеть, ни стоять, только неподвижно лежать на диване. Что еще хуже, если бы он оказался в тюрьме за долги, он не смог бы закончить очередной выпуск и потерял бы читателя. В довершение всего 4 апреля 1866-го кто-то совершил покушение на царя, выстрелив в него, когда тот выгуливал своего пса, Милорда, в Летнем саду. Несостоявшийся убийца оказался бедным студентом, Дмитрием Каракозовым, которого исключили из университета за неуплату. Как будто герой Федора спрыгнул со страниц книги и разгуливал по улицам. Едва он услышал об этом, тут же бросился к своему другу Майкову – ворвался к нему, дрожащий и бледный, выкрикивая новости. Именно такую ситуацию и должен был предотвратить его роман. Он прекрасно знал, что находится под наблюдением, и теперь можно было ожидать усиления цензуры. А как бороться с нигилизмом без свободы слова? Если б дать даже им, нигилистам, свободу слова, то даже и тогда могло быть выгоднее: они бы насмешили тогда всю Россию положительными разъяснениями своего учения. А теперь придают им вид сфинксов, загадок, мудрости, таинственности, а это прельщает неопытных [334].
После покушения была назначена следственная комиссия, и литературные фигуры стали пропадать в ночи. «Современник», сделавший так много, чтобы вдохновить радикальную мысль, издававший добрую половину петербуржских революционеров, был закрыт навсегда. Со своим новым романом Федор оказался на стороне реакционера Каткова, что обеспечивало ему относительную безопасность, хотя пока он опубликовал только «преступление», а не «наказание». Власти отказали ему в разрешении выехать за рубеж этим летом, чтобы продолжить писать, как он планировал. Это было, наверное, к лучшему, потому что в России казино не было.
Правда, грустный, гадкий и зловонный Петербург, летом, идет к моему настроению и мог бы даже мне дать несколько ложного вдохновения для романа; но уж слишком тяжело [335].
В конце концов, выпросив у Каткова 1000 рублей, чтобы оплатить два кредиторских иска, фактически обирая Петра, чтобы заплатить Павлу, он отправился писать в покое в Люблино недалеко от Москвы, где остановились его родственники Ивановы. В главном доме было шумно от дюжины молодых людей, за полночь возвращавшихся с вечеринок или встававших спозаранку на рыбалку, так что он снял неподалеку свою дачу. Ивановы послали слугу следить за ним на случай припадков, но Федор ненароком испугал его до полусмерти, всю ночь вышагивая по комнате и вслух размышляя об убийстве. Он пил водку – традиционное средство от холеры, охватившей Санкт-Петербург. За роман Стелловскому я еще и не принимался, но примусь. Составил план – весьма удовлетворительного романчика, так что будут даже признаки характеров [336]. Он собирался переработать идею рассказа об игроке, хоть это и вынуждало его до безобразия растянуть сюжет.
В целом он чудесно отдохнул. Федору нравилось быть окруженным детьми – это возрождало его собственное озорство. Однажды, когда они обедали за длинным столом, который вмещал все семейство, Федор, сидевший на одном его конце, обвинил свою маленькую визави в том, что та пинала его под скатертью. Он старался сохранять серьезное выражение лица, когда она возмущенно отвечала, что ее нога для этого должна была быть несколько метров длиной. Достоевский присоединялся ко всем играм, хотя порой бросал их на середине, чтобы записать очередную идею. Он безжалостно подшучивал над молодежью, а они, в свою очередь, смеялись над его клочковатой бородой, о которой он на самом деле страшно переживал, хоть и старался этого не показывать [337]. В компании была довольно привлекательная двадцатилетняя девушка, которой он одним воскресным утром, когда все были в церкви, спонтанно сделал предложение. Она, однако, отвергла его при помощи строфы из Пушкина и рассмеялась. Он сделал предложение и невестке своей сестры Веры, Елене Павловне Ивановой, чей муж лежал на смертном одре. Та тоже отказала, сославшись на обстоятельства.
Федор вернулся в Санкт-Петербург к новостям о том, что печатавшееся по частям «Преступление и наказание» держит весь город в напряжении. И смели они про тебя думать, что ты
