Дзержинск в Горьковской области, но он находится восточнее, а не западнее Москвы, и расстояние от него до столицы более 300 километров, а отнюдь не 70 миль (около 120 км). Есть Дзержинск в Минской области. Он действительно к западу от Москвы, но уж больно далеко. Скорее всего, речь идет о поселке Дзержинский в Московской области на Москве-реке.
Я думаю, что все чудеса, случившиеся с «Игорем» и «Грегором», несложно объяснить, если принять одну, по моему убеждению, единственно правильную версию. В действительности Скрябин-«Игорь» и Марфа были советскими агентами и вся операция «Дрозд» фактически проходила под контролем НКВД. Главной целью советской стороны было снабдить немцев дезинформацией. Здесь было рассчитано буквально все. Не исключено, что «Игорь» тем или иным образом побудил «Грегора» сделать выписки из подброшенного ему фальшивого плана железнодорожных перевозок. Затем он сделал так, что микропленка с этим документом осталась у него. Далее чекисты устроили засаду на месте приземления самолета таким образом, чтобы легко раненный «Грегор» успел в него впрыгнуть, а «Игорь» с Марфой, вполне мотивированно, не смогли этого сделать. Видно, передавать полный текст документа противнику советская разведка опасалась из-за боязни, что подделка может раскрыться. В этом отношении куда надежнее были отрывочные заметки Мюллера-«Грегора». Любые несуразицы в них можно было списать на спешку, в которой делались записи. Понятным становится и то, почему Скрябин с Марфой не рискнул возвратиться к немцам. У Скрябина не было уверенности, что немецкая разведка не заподозрит его в двойной игре, когда внимательно ознакомится с докладом Мюллера о ходе и исходе операции «Дрозд». Между прочим, вполне возможно, что Гелен в конце концов пришел к заключению о предательстве «Игоря», и потому отмалчивались его сотрудники вместо ответа на вопрос о послевоенной судьбе Скрябина и Марфы. Думаю, бывшие агенты действительно продолжали жить в Москве, но работали, теперь уже вполне открыто, на КГБ. Что же касается Мюллера-«Грегора», то ему повезло гораздо больше, чем придуманному Мищенко из романа «В августе сорок четвертого»: он вернулся к своим, но только потому, что это было на руку советским контрразведчикам.
Не очень преуспев в получении достоверных сведений о судьбе Якова Джугашвили, Кокорин-Скрябин-«Игорь» зато сумел удачно провести операцию по дезинформации противника.
Своей героической гибелью Яков Джугашвили стал удобной фигурой для официального советского мифа. Впервые его попытались канонизировать еще при жизни Сталина. Светлана Аллилуева утверждает: «Была сделана попытка увековечить его (Якова. — Б. С.), как героя. Отец сам рассказывал мне, что Михаил Чиаурели, собираясь ставить марионеточную «эпопею» — «Падение Берлина», советовался с отцом: у него был замысел дать там Яшу как героя войны. Великий спекулянт от искусства, Чиаурели почуял, какой мог бы выйти «сюжет» из этой трагической судьбы… Но отец не согласился. Я думаю, он был прав. Чиаурели сделал бы из Яши такую же фальшивую куклу, как из всех остальных. Ему нужен был этот «сюжет» лишь для возвеличения отца, которым он так упорно занимался в своем «искусстве». Слава Богу, Яша не попал на экран в таком виде…
Хотя отец вряд ли имел это в виду, отказывая М. Чиаурели, ему просто не хотелось выпячивать своих родственников, которых он, всех без исключения, считал не заслуживавшими памяти.
А благодарной памяти Яша заслуживал; разве быть честным, порядочным человеком в наше время — не подвиг?..»
Своя логика в поведении Иосифа Виссарионовича была. Он прекрасно понимал, что все его родственники останутся в истории только благодаря ему, «великому Сталину» (это словосочетание, по свидетельству рада мемуаристов, он не раз произносил с иронией). И не хотел раздаривать свою славу столь дешево. Культ личности был для Сталина определенным капиталом, гарантирующим незыблемость его власти в стране.
Только два десятилетия спустя, в 1970 году, образ изможденного, но не сломленного пленом старшего лейтенанта Джугашвили, гневно отвергающего предложение генерала А. А. Власова присоединиться к его Русской освободительной армии, появился в киноэпопее режиссера Юрия Озерова «Освобождение». Он хорошо запомнился зрителям. Через несколько лет после премьеры фильма, 28 октября 1977 года, указом Президиума Верховного Совета СССР, подписанным Л. И. Брежневым, Яков Иосифович Джугашвили был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Восемь лет спустя, в последние месяцы правления К. У. Черненко, орден передали на хранение дочери Якова Галине.
Давайте представим себе на минутку, что в июле 41-го в немецком плену оказался бы не Яков, а Василий. Ничего невероятного в таком повороте событий не было. Представим себе, что Василий отправился бы на фронт 22 июня 1941 года в составе одного из истребительных авиационных полков, в первых боях был бы сбит и оказался в плену.
Я уверен, что он никогда не предал бы отца, отказался бы от сотрудничества с немцами. Его могли убить, как Якова, якобы при попытке к бегству Только сам Василий свою смерть не приблизил бы никогда. За восемь лет пребывания в советской тюрьме он на самоубийство не покушался. Если бы Василия все же убили в немецком концлагере, вокруг него наверняка бы создался положительный пропагандистский миф, возможно, еще при жизни Иосифа Висссарионовича. Ведь генералиссимус гораздо больше любил младшего сына, чем старшего. Тогда бы Василий Сталин остался в сознании народа героем войны, погибшим в фашистской неволе, а не генералом-пьяницей, прославившимся кутежами и самодурством (тут уж хрущевские пропагандисты постарались).
В 42-м истребительном авиаполку, где Василий Сталин служил командиром эскадрильи, помощник командира полка Г. В. Зимин получил задушевное напутствие в Управлении ВВС: «Пропустишь Василия за линию фронта — головой отвечаешь!..» Эскадрилья Василия Сталина была вооружена новыми истребителями Як-1, на которых ни сам комэск, ни многие его подчиненные еще не летали. Для тренировки должны были поступить самолеты-спарки (со спаренным управлением), но их все не было. И Василий не вытерпел.
О том, что произошло дальше, рассказал писателю Станиславу Грибанову бывший командир 42-го авиаполка Федор Иванович Шинкаренко: «Однажды утром, работая в штабе, я услышал гул самолета. Погода была облачная, заявок на боевые вылеты не поступило, учебно-тренировочные полеты не планировались. «Кто же самовольничает?» — встревожился я. Подошел к окну и вижу «як», выруливающий на взлетную полосу. Звоню на стоянку. Докладывают: «Командир эскадрильи решил выполнить тренировочный полет». Только этого не хватало! Без единого провозного — и сразу самостоятельный?..
Василий взлетел уверенно. Набрал высоту до нижней кромки облаков, выполнил, как принято, круг — маршрут с четырьмя разворотами в районе аэродрома — и запросил по радио: «Я — Сокол. Разрешите посадку?»
Скорость на «яке», как в воздухе, так и посадочная, была значительно больше, чем на «ишачке». Летчик сообразил, что будет перелет, и принял грамотное решение — уйти на второй
