разбоя вам теперь надеяться нечего.
Обер-лейтенант побледнел. На его лбу выступили капли пота.
— Вы расстреляете нас?
— Это решит суд.
— Чей?
— Наш. Военно-полевой.
— Я надеюсь на справедливость. Я буду просить. У меня старенькая мама, жена, дети… И много доказательств того, что я вынужденно исполнял приказы. Как солдат.
Спрогис брезгливо поморщился и, еле сдерживая ярость, спросил обер-лейтенанта:
— Какие деревни вы ограбили и сколько безвинных людей уничтожили?
— Этого я не скажу.
— Боитесь?
— Мы просто не вели учета…
— Грабили мирное население и стреляли в него без суда и следствия…
— Жалость и милосердие нам запретил фюрер. Иначе партизан было бы еще больше…
— Значит, во всем виноват фюрер? Только он? А где была ваша собственная человеческая совесть? Вы лично сами осознали свою ответственность перед человечеством? — спросил Спрогис.
— О! Человечество — это мы! Народ великой Германии. Миром будем править только мы — арийцы, — вдруг спесиво заговорил фашист.
Спрогис кивнул головой и тихо положил на стол карандаш.
— Вот теперь вы весь, как на ладони, господин Бух. Стоите на краю могилы, а разглагольствуете о мировом господстве. Идея-фикс. Довольно! Отвечайте по существу. Что вам известно о десанте московских девушек?
Бух опять съежился, стал сереньким, незаметным.
— О! Они доставили нам и администрации Борисова большие хлопоты. Особенно ваша Элен Колесова.
При произношении фамилии Колесовой Станкевич-младший вздрогнул. Он вспомнил молодую, миловидную девушку, шедшую из Борисова лесной дорогой. «А ведь это была Колесова», — сказал один из смиренного вида полицаев, когда пошли искать Лелю в дом, где она остановилась отдохнуть по его указанию, и там, конечно, никого не нашли. «Почему сразу не сказал, скотина?!» — закричал тогда он на полицая. «Извините, — ответил подчиненный. — Кому охота умирать? Она наверняка уложила бы на месте и меня, и вас». — «Сволочь! Из-за тебя я упустил такую награду!» — взбесился обер и в упор застрелил полицейского.
Тогда Станкевич очень убивался, что из собственных рук упустил Колесову. Но теперь вдруг странно обрадовался этому. Да, это соломинка, за которую можно ухватиться и, чем черт не шутит, спасти шкуру.
— Нам было известно о десанте московских девушек, — пробормотал Бух. — Немецкое командование поручило полиции изловить их всех.
— Врет он! Следы путает мерзавец! — закричал Станкевич. — Он сам искал ее… Гестапо назначило за поимку Колесовой награду в тридцать тысяч марок, обещало еще дом, три коровы, земельный надел. Он самолично хотел урвать такой куш. Колесова случайно не попала к нему в руки. Ее спас я! Да, да, я!
Станкевич упал на колени и забился в истерике.
— Вы? Спаситель?! Ну-ка, расскажите о своей роли христа-спасителя. Слушаю вас. Очень любопытно, как это вам удалось, — безмерно удивился Спрогис.
Станкевич обрадованно подхватился и, захлебываясь, ища глазами глаза Спрогиса, заговорил:
— Она шла из Борисова и попала к нам в засаду. Я сразу узнал ее, вернее догадался, что это она, потому что по лесным дорогам ходить было запрещено, и никто не решался нарушать этот запрет. «Этот вызов могла сделать только Колесова», — подумал я тогда и скомандовал: «Ко мне!» Она подошла, не моргнув глазом, остановилась и посмотрела на меня в упор. «Колесова, — окончательно убедился я. — Откуда вы идете?» — «Из Борисова!» — «Как вы прошли через лес? Вас могли убить партизаны». — «Да вот не убили, прошла». — «Колесова, Колесова», — затрясло меня, как в лихорадке. Вначале мне очень хотелось ее арестовать и получить за поимку вознаграждение. Но жалость к симпатичной девушке, безмерно храброй, взяла верх. Я сделал вид, что не узнал ее, и отвел на отдых в дом.
Спрогис вздохнул:
— Рассказ ваш близок к истине, но…
— Нет! Нет! Не верьте ему!.. Не надо! — закричал обер-лейтенант. — Он нагло врет. Он сдал бы ее в гестапо в один момент, как он сделал с двумя другими женщинами. Уж я-то знаю этого варвара!
Спрогис понял, что речь идет о без вести пропавших девушках-десантницах Але Лапшиной и Симе Лисовой, исчезнувших во время разведки близ Выдрицы.
— Станкевич, сядьте! Господин Бух, продолжайте, говорите все, что вы знаете о тех двух девушках.
— Я все скажу. Дайте мне лишь гарантию, что буду жить.
— Повторяю: все решит суд. Но я скажу о вашем добровольном признании. Говорите.
Обер-лейтенант проглотил горькую слюну и продолжал:
— Их выследил у деревни он, Станкевич. Он сам их схватил, связал веревкой и привел к нам. Он требовал от меня много марок, сала, колбасы, вина. Но у меня не было столько марок. Я попытался дать ему гарантию. Тогда он начал вилять, всячески уклоняться от выдачи десантниц, морил их голодом, а потом тайно на телеге отвез в Борисов, где и получил за них большое вознаграждение.
— Станкевич, встаньте! — приказал Спрогис. — Так это было или нет?
— Брешет сука, проклятый фашист. Я не морил их голодом! Напротив, я хорошо их кормил, вымыл в бане, хотел отпустить, но они заболели, и я в гуманных целях свез их в Борисов, в больницу.
— Какая больница?! — возмутился Бух. — О, майн гот! Он сдал их в гестапо. Там их много били, жгли горячим железом, лампой… Я это видел сам, о, майн гот!
— Как вели себя те девушки?
— О! Они ничего не сказали. Они плевали шефу гестапо в лицо.
— Что с ними? Какова их судьба?
— Этого я не знаю.
— Станкевич, встаньте!
— Слушаю вас…
— Где вы содержали схваченных?
— В сарае. Вполне приличном… Ей-богу! Вот святой крест! Там были солома, сено…
— Чем кормили? По показаниям жителей, вы морили их голодом и били плетью и кулаками.
— Да боже упаси. Чтобы я?! Да женщину!.. Ни-ни!
— Лжете! Установлено достоверно, что сами лично били девушек, издевались над ними, глумились.
— Один раз только и было. Ей-богу, лишь один раз, это когда одна из них сунула мне под нос кукиш и сказала: «Вот тебе! Поди сосчитай, сколько нас прилетело». И то для острастки. А больше избиений не было. Видит бог, — он набожно троекратно перекрестился.
— Последний вопрос. К вам обоим. Вспомните, не просили ли что у вас девушки? Правдивый ответ будет учтен при определении вам меры наказания.
— Я, к сожалению, ничего не знаю, — пожал плечами обер-лейтенант.
— А я вспомнил. Ей-богу вспомнил! Они просили передать…
— Что передать? — весь подался вперед Спрогис.
— Они просили одного из служащих, которого считали… как вам сказать… ну, в общем передать жителям села, что они «не предали своих товарищей и честно умрут за Родину».
Спрогис встал. В глазах его горела нескрываемая ненависть к фашисту и его прихвостню. Зато душа ликовала — он гордился теми, кто до конца своей жизни остался верен великой Советской Родине.
— Уведите их, — кивнул он
