Отец тоже скептически относился к этому делу. Журналистов он считал недостойными собеседниками и почти никогда не давал интервью. Даже когда в 78-м году он получил Нобелевскую премию, он спасался от прессы в Барвихе, в правительственном санатории. А я за него отдувался, должен был отвечать на все вопросы журналистской братии, а потом ему докладывать обо всем, что происходит. Но иногда журналисты все же пробирались к нему. Как-то я приехал в Барвиху и застал отца в парке на скамейке с одной очень эффектной дикторшей с центрального телевидения. Она брала интервью, и, когда я подошел, видимо, желая сказать что-нибудь приятное, заулыбалась: «Смотрите, какой у вас знаменитый сын». Отец повернулся и ответил: «Это я знаменитый, а он только известный».
Интервью в Барвихе. 1978 г.
Из дневников А. А. Капицы 1973 года
24 февраля в субботу смотрели Сережину 1-ю передачу — комментарии к научно-популярным фильмам. Очень хорошо говорит, свободно, держится хорошо. Мы удивлены, что хорошая дикция, очень четкая мысль хорошо выражена в довольно короткие промежутки между кусками фильмов. Как он это делает — удивительно, ведь это импровизация перед телевизором? Он сам очень заинтересован и, по-моему, несколько удивлен, что у него хорошо получается. В этом отношении он скромен, но это ему нравится.
Его книга («Жизнь науки») уже в наборе. Как хорошо, что все очень плохие картинки сняты. Они только портили всю прелесть документальной книги. Опять же только Сережа мог создать такую книгу. В короткий срок просмотреть, прочесть и осознать такую кучу совсем различной информации. У него талант энциклопедиста. Вот и в передачах чувствуется то же самое. Он сейчас очень заинтересован культурой, преподаванием, Физтехом. Это все у него хорошо получается.
Работа над программой меня увлекла. Очень много сил и времени ушло на овладение собой: надо было научиться держаться, думать и говорить перед камерой. В этом мне очень помогло терпеливое, полное веры в успех отношение моих коллег, профессионалов телевидения.
Было ли у нас, и у меня в частности, с самого начала понимание цели — дать ответ на требования времени, на ожидания зрителей? Пожалуй, было только ощущение нужности работы. Понимание этих требований и ожиданий пришло потом, не ранее чем через год после того, как начала выходить передача. Первые же полгода можно назвать ученическими или, во всяком случае, временем поиска. Очень важен был приход в нашу передачу Льва Николаева[100]. Вместе с ним мы вырабатывали форму и принципы «Очевидного — невероятного». Сейчас это уже человек другого масштаба, он вырос в крупную творческую единицу, и уже на телевидении нового времени блистательно реализовал проект «Цивилизация».
А я остался со старой формой, которая существует до сих пор, и которая служит главной цели — объяснению места науки в обществе. И здесь разговор с крупными личностями, учеными — это ключ к успеху. В свое время многие говорили мне: «Зачем вещи, которые известны любому кандидату наук, рассказывать устами великого академика или Нобелевского лауреата?» Может быть, кандидат что-то расскажет даже лучше, но магия личности является решающим фактором на телевидении.
Иногда я и сам удивляюсь тому, как люди воспринимают телевидение. С моими родителями жила старушка Марья Сергеевна, помогала им по хозяйству, замечательно готовила. Как-то мы с ней вместе смотрели одну из моих первых передач, еще в черно-белом варианте. И вот она, сидя рядом со мной на диване, спрашивает: «Сергей Петрович, когда вы там говорите, вы же меня видите?» Если бы я не сидел рядом с ней на диване, для нее не было бы никакого сомнения в том, что я обращаюсь с экрана лично к ней, к Марье Сергеевне. Я думаю, что она была не одинока. Что еще можно сказать о влиянии телевидения на сознание?
«Вы же меня видите?»
Я очень обязан тем, кто помог мне сделать первые шаги на новом поприще, кто учил меня работать в студии. Это редактор Тамара Владимировна Черменская и режиссер Борис Левкович. До этого они вместе с Каплером делали «Кинопанораму».
Вспоминаю такой эпизод. Съемка прервана, я сижу в студии. Из пультовой выходит Тамара и, обращаясь ко мне, говорит: «Алексей Яковлевич, посмотрите сначала сюда, на монитор, а потом повернитесь к камере». Я отвечаю: «Тамара, вы мне напоминаете историю про вдову, которая, выйдя вновь замуж, в самые критические мгновения называла своего нового мужа именем старого, наверное, более любимого…»
С самого начала мы отказались от написанного текста: хорошо продуманные тезисы и ясная голова — вот с чем нужно приходить в студию. Передача записывалась на видеомагнитофон; тогда не было современных возможностей видеомонтажа. В большинстве случаев надо было мгновенно включаться после показа очередного кинофрагмента и так же четко подводить к следующему. Иногда сигналом к тому, что через шесть секунд я закончу говорить, служил мой жест, — я снимал очки. В других случаях я должен был точно уложиться в «окно». Такие жесткие рамки заставляли очень дисциплинировать речь и строго следить за временем. Рекордным был случай, когда из-за того, что часть фильма была вынута из передачи, надо было срочно заполнить это место рассказом на семь минут восемь секунд. Я смог относительно складно говорить, не глядя на часы, и уложить рассказ в семь минут четырнадцать секунд!
Название передачи предложила Ирина Александровна Железова, которая была старшим редактором всего отдела. Название пришло из научно-популярного фильма, снятого Киевской студией. Оно показалось привлекательным и закрепилось на долгие годы. Эпиграф был найден режиссером Левковичем.
У этого эпиграфа любопытная история. Она описана подробно у Натана Эйдельмана:
«Сначала Пушкин написал:
О сколько ждут открытий чудных Ум и труд…
Мысль сразу не дается. Поэт, видимо, находит, что Ум и Труд — слишком простые, маловыразительные образы. Постепенно они вытесняются другими — смелый дух-, „ошибки трудные“.
И вдруг появляется „случай“:
И случай, вождь… Позже — новый образ, „случай-слепец“.
И случай
отец Изобретательный слепец…
Затем еще;
И ты слепой изобретатель…
Наконец:
И случай, Бог изобретатель…
Стихи не закончены. Пушкин перебелил только две с половиной строки и почему-то оставил работу.
Этот текст для Полного академического собрания сочинений Пушкина готовила Татьяна Григорьевна Цявловская. Она рассказывала, что ей жалко было отправлять чудесные строки в ту, финальную часть третьего тома, которая предназначалась для неосновных, черновых вариантов: ведь там стихи станут менее заметны и оттого — менее известны… В конце концов редакция решила поместить среди основных текстов Пушкина две с половиной беловые строки… и еще две с половиной строки, которые Пушкин окончательными не считал»[101].
