Второй раздел финала начинается с появления Фигаро, который хочет всех успокоить, но на самом деле создает еще большую неразбериху. Неугомонный цирюльник привносит с собой вальсовые интонации и ритмы, тогда как сопровождение имеет маршевый характер. Из этого можно заключить, что танцевальность, связанная с образом Фигаро, весьма разнообразна. С приходом лихого брадобрея суматоха услиливается. И в самый неподходящий момент появляется патруль – страж порядка. Волнение окружающих достигает высокого напряжения. Звучит секстет, который является кульминацией раздела. В нем широко используются приемы буффонной скороговорки. И вот в этом месте происходит интересное несовпадение музыкальной и сюжетной кульминации! В свою защиту граф предъявляет документ офицеру. Один взгляд на могущественную бумагу – и тот почтительно склоняется перед удивительным солдатом! Казалось бы, самый драматичный и напряженный момент! Но все же диалог графа и офицера, как бы он ни был выразителен, не стал кульминацией.
Третий раздел финала не вводит новых персонажей, однако эмоциональная атмосфера действия становится более напряженной. Сколько неожиданностей! Просто голова идет кругом! Звучит секстет «удивления». Этот ансамбль представляет собой краткое, но очень искусное фугато. Да, на таких образцах явно видно, что строгие уроки падре Маттеи не прошли даром для его ученика. Различные группировки голосов делают этот ансамбль ярким полифоническим полотном, характеризующим сложившуюся ситуацию остроумно, естественно и живо.
И вот наконец наступает четвертый, заключительный раздел финала I действия. Он является главной кульминацией всего акта. Звучит секстет с хором «Столько шума, крика, брани», в котором вновь используются и полифонические приемы, и буффонная скороговорка. На первый план выступает один из важных приемов построения оркестрового крешендо – постоянное повторение короткого мелодического мотива, что прекрасно подчеркивает общее смятение. А действие кончается… Вот тут при всем очаровании исполняемого секстета в зале на премьере поднялся шум. Неожиданно кто-то с галереи завопил петушиным голосом: «Вот они – похороны герцога Чезарини!» Ригетти-Джорджи потом вспоминала: «…Невозможно описать оскорблений, которые посыпались на Россини, остававшегося стойко за своим чембало и, казалось, говорившего: «Прости, о Аполлон, этим синьорам, ибо они сами не ведают того, что творят». По окончании первого акта Россини на глазах у всех принялся аплодировать, но не своей опере, как все решили, а актерам, которые, по правде говоря, сделали все от них зависящее. Многие сочли это за личную обиду».
А потом пошло второе действие. Шуму действительно было много, и не только в зале театра «Арджентина», где происходила премьера оперы, но и на сцене, согласно развитию сюжета. Однако сумятица, столь ловко закрученная выдумкой Фигаро и вышедшая в конце концов из-под контроля, не дала ожидаемых результатов! Но Фигаро не таков, чтобы опустить руки. Интрига продолжается. Пока цирюльник не добьется успеха, скряге и ворчуну Бартоло не видать покоя. Бартоло же пытается навести справки о солдате, который сделал такой переполох в его доме.
Но… раздается новый стук в дверь. В комнату входит учтивый человек в черной сутане. Он называется учеником дона Базилио, доном Алонзо, пришедшим заменить своего неожиданно заболевшего учителя. И начинается насыщенный динамическим действием дуэт Альмавивы и Бартоло. Короткое оркестровое вступление, предваряющее этот комический эпизод, построено на монотонной мелодии, которая потом прозвучит в партии дона Алонзо. Обильно орнаментированная тема искрится неподдельным весельем, как бы демонстрируя внутреннюю сущность выдумки Фигаро и графа. Интересно и психологически тонко Джоаккино раскрывает постепенное изменение состояния своих героев! Церемонное приветствие дона Алонзо исполнено церковной благостности. Одна фраза несет в себе огромный антиклерикальный заряд. Смельчак Джоаккино! Он посмел сделать антицерковные выпады в самом сердце католического мира – Риме! Обращение, построенное на однообразно повторяющихся длительностях на одной ноте, вызывает столь же церемонный и неторопливый ответ доктора Бартоло. Мысли же героев бегут быстро, и поэтому реплики «в сторону» представляют собой стремительную речитацию. Дон Алонзо продолжает свои настойчивые пожелания счастья, и терпение доктора лопается, что немедленно отражается в его вокальной партии – в нетерпеливых ответах горе-медику появляются укороченные длительности. Постепенно возрастает возмущение и раздражение Бартоло занудой доном Алонзо и, в свою очередь, нетерпение графа, который не видит Розины. Тут-то и образуется собственно дуэт. У доктора Бартоло звучит буффонная скороговорка, у графа же лирические излияния чередуются с бормотанием, копирующим бдительного опекуна. Партии дублируются в традиционную терцию. Здесь мы еще раз встречаемся с органическим сочетанием в произведениях Россини традиций и новаторства. А сценка получилась удивительно правдивой и смешной.
В этом бестолковом разговоре граф, чтобы усыпить подозрительность Бартоло, показывает записку Розины и сообщает, что бумага попала в его руки якобы из рук любовницы графа Альмавивы, а это «означает, что граф в душе смеется над Розиной…» Такому сообщению опекун с готовностью верит и… тем самым попадается на удочку! Дон Алонзо допущен до столь тщательно оберегаемой Розины, и начинается урок.
Эта сцена создает такое впечатление, будто Россини все время по-доброму улыбается, слегка подсмеиваясь над своими персонажами, – столько в ней тонкого юмора и задорного веселья. Во время урока Розина исполняет под аккомпанемент «учителя» арию из модной оперы «Напрасная предосторожность». Сначала звучит изящное признание в любви, мелодия которого исполнена самых изысканных колоратурных украшений, а затем летит мольба к графу о спасении от злого опекуна (проказница Розина узнала в доне Алонзо своего любимого Линдора). А Бартоло настолько ничего не подозревает и к тому же с таким наслаждением слушает пение своей воспитанницы, что на слова не обращает внимания. Однако современная музыка, по его мнению, никуда не годится. Разве так пели в его времена?! И воодушевленный нахлынувшими воспоминаниями, он начинает петь. Его ариетта становится маленьким, но тонким и оригинальным штрихом в портрете доктора, столь искусно создаваемом Россини. Жеманный менуэт с галантными поклонами, под который стилизована любовная песенка молодящегося старика, переносит слушателей во времена молодости Бартоло. Мелодия этого «признания-воспоминания» примитивно проста, зато обильно украшена фиоритурами. Особенно смехотворное впечатление производят трели, поскольку исполняются они низким голосом (басом). Расчувствовавшись в своем пении, опекун начинает танцевать, выделывая неуклюжие фигуры милого его сердцу менуэта.
