Я извинилась и сказала, что в клубе ждут его и как все приуныли.
— Молодец, что зашла, — заметил Кузнецов. Он быстро надел пиджак, плащ, и мы пошли.
— Тебе до освобождения остался год… — сказал задумчиво начальник, впервые назвав меня на «ты».
— 4 октября 1945 года меня должны освободить, если окончится война.
— Не позже чем через год мы победим, — заверил Кузнецов.
В клубе все очень обрадовались ему, окружили, он сел рядом со мной и подозвал Зину.
— Воробьева, у меня есть для тебя радость, но сначала спой нам ту песенку, «Что ты смотришь на меня в упор». Уж очень хорошо у тебя получается. А Валерий Косолапый, он здесь? Пусть аккомпанирует.
Оба вышли на середину клуба. У них это уж очень хорошо получалось. Не знаю, чья это песня? То ли это уголовный фольклор, то ли кто из настоящих поэтов приложил руку. Зина с темпераментом, с таким артистизмом исполнила ее.
Привожу эту песню целиком.
Что ты смотришь на меня в упор?
Я твоих не испугалась глаз.
Коль тебе наскучил разговор,
Оборви его возьми да брось.
А ну же, брось, ну, брось, жалеть не стану я!
Таких, как ты, всегда достану.
Или рано, или поздно
Все равно ко мне придешь.
Кто тебя по переулкам ждал?
И душа вся изнывала в страхе.
Кто тебя по кабакам спасал
От удара острого ножа?
А ну же, брось, ну, брось, жалеть не стану я!
Таких, как ты, всегда достану,
Или рано, или поздно
Все равно ко мне придешь.
Ну, прошу тебя я, выйди на крыльцо.
Как у нас с тобой водилось раньше.
На, возьми назад свое кольцо,
А не хочешь, под забором брось.
А ну же, брось, ну, брось, жалеть не стану я!
Таких, как ты, всегда достану.
Или рано, или поздно
Все равно ко мне придешь.
В этот раз Зина исполняла как никогда… Несколько минут мы молчали.
— Смотришь на меня, но не обо мне песня, — бормотал Косолапый. — Клоун ему кличка.
— Затрещину хочешь? — возмутилась Зинка. — Князь — его кличка. — А настоящее имя? — спросил Кузнецов.
— По первому паспорту Федор Скоморохов.
— Тебе письмо от Скоморохова Федора, — сказал Кузнецов, протянув ей конверт.
— Разыскал-таки! — охнул Косолапый.
— Спасибо, спасибо вам, гражданин начальник, это вы помогли! — воскликнула Зина и, схватив конверт, ушла в уголок читать.
— Как же мы останемся без вас? — всплакнул кто-то горько.
— Я же не так далеко уезжаю, всего за десять километров. Буду начальником Караджарского отделения Карлага. У меня будет больше возможности помочь каждому из вас… И я буду сюда регулярно наезжать.
— Валюшу Мухину не забудьте оживить, — улыбнулась Елизавета Николаевна.
— О нет, уже распорядился — завтра с утра займутся этим. Дело, кстати, скорее не из легких…
Громкий плач Зины прервал Кузнецова. Что произошло с Зиной?
Она упала на пол и рыдала так безутешно, словно прочитала себе смертный приговор.
— Воробьева, что с тобой? — бросился к ней Кузнецов. — Думал, письмо это обрадует тебя.
— Он… Он… Ох я невезучая! Лучше бы я умерла!.. Мы окружили Зину, потрясенные взрывом такого бурного горя.
Единственный человек, которого она любила всю жизнь, из-за которого стала уголовницей, писал, что любит ее, верен ей, считает себя виновником ее судьбы…
Короче — он накрепко «завязал», вот уже третий год живет на берегу Волги в Саратове, у своей матери-пенсионерки. Работает шофером в речном порту. Иногда совершает дальние рейсы. В свободное время много читает, собирает библиотеку к той, которая есть у его матери, и мечтает о встрече с Зиной. Знает, что ей осталось сидеть два года, будет ждать ее, как свою жену.
Много рассказывал о ней своей матери. Та ждет ее, как свою дочь, ждет ее возвращения. Одновременно высылает ей посылку с продуктами и книгами.
— Что же я наделала?! — кричала исступленно Зинка. — Я сама исковеркала жизнь. Что делать? Кто поверит, что я ненавижу фашистов, как и все советские люди, и только от великой дурости выкинула тот флаг над крышей конторы. И еще потому, что больше не могла находиться в шалмане в «подконвойке»… Больше не могла никак, ни-как!.. О господи, зачем я родилась на свет? Посмотрите, что он мне пишет, мой Федя… и его мама пишет… Такое ласковое письмецо. Просит прощения за все зло, что ее сын причинил мне. Как я ему напишу, что мне осталось еще не два года, а целых десять?
— Не плачь, Воробьева, — сказал начальник. — Я сам все объясню Федору Ивановичу… Кстати, я его знаю, он перед освобождением работал у меня на строительстве канала Волга — Москва. Я сам буду хлопотать за тебя, может, что и выйдет… Я как раз ссылался на случай с тобой, когда хлопотал об отмене этой «подконвойки». Может, что и выйдет, не теряй надежды.
На другой день меня «возвратили к жизни». А через неделю Кузнецов переехал в Караджар.
Труден был этот год — вернее, полтора — после Кузнецова.
Первое, что сделал новый начальник Решетняк, — закрыл клуб (нет лимита). Агитбригада была распущена. Я всю зиму работала на снегозадержании.
Но Решетняк не тема этого рассказа.
6 октября я должна была освобождаться… Освобождали так: накануне предупреждали, что утром с вещами едем в Караджар, там каждый расписывается, что прочел о своем освобождении, а также о том, что остается в лагере впредь до особого распоряжения. К вечеру возвращались на участок, но не в свои барак, где тебя ждали друзья, а в чужой, где жили «освобожденные».
Работали по-прежнему в своей бригаде.
Накануне я всех предупредила, что не вернусь, что надо закончить рассказ очередного романа, но все замахали руками и заверили меня, что к вечеру вернусь как миленькая. Роман я им рассказала, а прощаться они категорически отказались.
Утром в Караджаре всё произошло как у всех. Я расписалась о своем освобождении и о том, что остаюсь в лагере до особого распоряжения. На мой вопрос, когда же будет это распоряжение, мне ответили: «Откуда нам знать…» Мне предложили погулять до вечера, потом меня, сказали, отправят обратно на Волковское.
Кузнецов был дома на обеде, и я стала прохаживаться возле конторы, пока не увидела его. Пошла навстречу. Он удивленно остановился.
— Да неужели это Мухина! Почему так похорошела?
— Здравствуйте, товарищ начальник, — сказала я, улыбнувшись.
— Освободилась?
— Если это можно назвать освобождением.
Мы вошли к нему в кабинет.
Я рассказала ему, что просто не в состоянии возвращаться на Волковское.
— Вот оно какое дело, — сочувственно заметил Кузнецов, — куда же я вас дену? В Караджаре нет работы для вас… Подождите минутку, я подумаю. — Он действительно думал минуту-две, не больше. — Хотите на СХОС?
