Предшествовала этому правительственная встреча, исполненная трагизма. Яркими словами и с большим пафосом генерал де Голль говорил о своем душевном стремлении к крепкому немецко-французскому сотрудничеству во всех областях политики, а может быть, и на военном плане. Он предложил своего рода немецко-французский союз — единственный исторический шанс, как многие потом думали. Но это видение было исполнено неуверенности и противоречий. Кроме того, оно не подходило к политической концепции ни канцлера Эрхарда, ни его министра иностранных дел Шредера. Поэтому они чуть не довели де Голдя до белого каления. Хорст Остерхельд, личный свидетель этого заседания, рассказывает: «После убедительного, живого выступления де Голля все посмотрели на канцлера. Но тот молчал. Изумление, беспокойство повисли в зале, почти паралич, пока Шрёдер не прервал эту мучительную тишину и не попросил госпожу Буверат, переводчицу, перевести до конца доклад французского министра образования, сделанный еще до речи де Голля. Многим участникам переговоров эта сцена надолго врезалась в память. Они говорили, что стали свидетелями гибели будущей дружбы».
По всей видимости, эта оценка руководителя бюро иностранных дел канцлерского ведомства соответствовала истине. Впредь отношения с Францией оставались явно холодными. Де Голль никогда не простил Эрхарду это дипломатическое издевательство. На обратном пути в Париж разочарованный президент во всеуслышание провозгласил, что перспектива немецко-французского брачного союза, заявленная в Елисейском договоре, никогда не будет приведена в исполнение. На «голлистов» это подействовало как сигнал к восстанию. В бундестаге поднялся страшный крик. Наряду с министром иностранных дел Шрёдером и бундесканцлер попал под серьезный обстрел «голлистов», которые упрекали «атлантическое» федеративное правительство в крушении немецко-французских отношений и однозначном ориентировании на США. И в этих упреках было больше правды, чем может показаться.
Эрхард был убежденным «атлантиком». Он восторгался США, до глубины души уважал эту страну «неограниченных возможностей». «Я чувствовал, что убеждения этого народа непосредственно связаны с моими. Я чувствовал с ними что-то родственное». В конце концов, Эрхард был «американским открытием», как он не уставал утверждать. Разве не должны были все немцы чувствовать глубокую и искреннюю благодарность по отношению к Соединенным Штатам? Разве американская благотворительная помощь не спасла многих от горькой беды послевоенного времени? Где была бы сейчас немецкая экономика, лишенная стартового капитала, связанного с планом Маршалла? Как выглядел бы Берлин и Федеративная республика без сильной поддержки Америки? Откуда бы взялись благосостояние, безопасность и демократия в Германии без поддерживающей и всегда готовой помочь руки Соединенных Штатов? До тех пор, пока со стороны Восточного блока исходила постоянная угроза, до тех пор, пока разделенная Германия оставалась потенциальным полем битвы в «холодной войне», союз с Вашингтоном составлял ядро немецкой внешней политики. В этом отношении Эрхард со своей политикой был абсолютно прав. Но его доверие к американцам было слишком большим. Он был наивен.
Эрхард хотел быть лучшим другом США — а еще лучше, лучшим другом самого могущественного человека в Америке. Так что он смотрел на первую длительную встречу с президентом США Линдоном Б. Джонсоном, запланированную сразу после рождественских праздников 1963 года, с большими надеждами, но также и с некоторым беспокойством. Напряжение, написанное на лине канцлера в момент прибытия самолета «Люфтганзы» на и техасский аэродром Остин 27 декабря 1963 года, скоро улетучилось.
Президент Джонсон поприветствовал Эрхарда и сопровождающих его лиц сердечно и по-дружески. Сам он прибыл с супругой, губернатором Техаса Джоном Коннэли с супругой, а также министром иностранных дел Дином Раском техасского происхождения. В целом, визите самого начала принял неофициальный характер, поскольку проводился в Стоунуолле, на ранчо президента, вдали от Вашингтона. На встрече много внимания уделяюсь человеческим отношениям. Американцы знали, что Эрхард был очень восприимчив к подобного рода вещам. Канцлер и остальная немецкая делегация быстро получили в подарок техасские шляпы, которые гордо носили даже после возвращения в Германию.
В Стоунуолле царила соответствующая атмосфера. Демонстративная дружба между государственными деятелями и представляемыми ими народами ярко проявись во время совместного присутствия на службе в ближайшей деревенской церкви, на американском барбекю и во время пения немецких рождественских песен. Грубоватый техасец Джонсон полагал, что у него есть особое понимание Германии, поскольку в местах, где он родился, жили немцы. Эрхард и Джонсон, казалось, во многом разделяли общую судьбу. Они оба уже долго находились в политике, но короткое время на таком высоком посту. Оба но происхождению и наклонностям предпочитали заниматься внутренними делами, но по долгу службы вынуждены были взять на себя внешнеполитические функции. Более всего оба они страдали от того, что находились в тени своих великих предшественников: Джонсон в тени Кеннеди, Эрхард — Аденауэра. Это их объединяло.
Таким образом, за время своего короткого правления Эрхард встречался с Джонсоном пять раз. В самом деле, между рослым техасцем и упитанным франконцем было что-то вроде дружбы. Эрхард, во всяком случае, называл Джонсона на людях гордо и счастливо своим другом. Джонсон в свою очередь назвал канцлера «сердечным человеком». В отличие от Эрхарда американский президент умел различать личную дружбу и политический расчет. Это выяснилось во время последней их встречи в сентябре 1966 года, Эрхард мог бы заметить это еще в 1963 году, но он не хотел ничего замечать. Так же, как и не хотел увидеть темные грозовые тучи, всходившие на чистом на первый взгляд небе немецко-американских отношений.
США в середине 1960-х годов все больше соскальзывали в пучину вьетнамской войны. На рисовых полях и в джунглях американские военные силы находились под угрозой не только утратить имидж непобедимой державы, но и разрушить собственные идеалы и мораль. Для США проблемы в Европе, в частности «немецкий вопрос», потеряли актуальность в сравнении с вьетнамской войной. Прежде всего США хотели обезопасить тылы не в последнюю очередь при помощи разрядки в отношениях с Советским Союзом. Немцы и их негибкая бескомпромиссная «политика силы», а также незаживающая рана разделения страны становились для США неприятными и обременительными. В последние годы правления Аденауэра немцы уже считались препятствием на пути к «политике разрядки».
