Спросите себя – что я знаю о философии Ницше? Первыми на ум придут слова «сверхчеловек», «воля к власти» «презрение к морали». А на самом деле, как говорил великий философ XX века Мераб Мамардашвили, «мы опять сидим в компоте, в жидкости которого плавают огрызки яблочной кожуры». Что такое ницшевское «Wille zur Macht» – «Воля к власти»? Каждый, наверное, ответит: «Это же элементарно! Хочу власти, хочу властвовать». Но, во-первых, это не совсем точный перевод – в немецком языке слово Macht переводится прежде всего как «сила, мощь». Macht – это и власть тоже, но для власти существует отдельное слово – Gewalt. Следовательно, перевод должен быть таким: «Воля к силе» – к сильному состоянию. Как говорил Мамардашвили, «только в сильном состоянии рождается достоинство, мысль, истина. Когда мы не в сильном состоянии, мы мыслим плохо, более того – поступаем плохо… Вот что такое «воля к силе». Ницше на этом и строил философию: в этом состоянии все и рождается. А понята она как? Воля к власти, какая-то порода сильных существ. А такой не может быть. Ницше имел в виду: что-то в мире есть – истина, красота, порядок – если всегда есть воля к силе: удержание и сохранение сильного состояния».
Та же история и со «сверхчеловеками», «сильнейшими», по терминологии Ницше. Кто они для нас? «Белокурые бестии», больше всего напоминающие какого-нибудь Верховного негодяя из третьесортного голливудского боевика. А по Ницше, это те, кто может стать «самыми умеренными, такими, которые не нуждаются в крайних догматах веры, такими, которые не только допускают добрую волю случайности, бессмысленности, но и любят ее, такими, которые умеют размышлять о человеке, значительно ограничивая его ценность, но не становясь, однако, от этого ни приниженными, ни слабыми». Не правда ли, довольно далеко от популярной версии?
Немецкие нацисты, сделавшие из Ницше своего идейного вдохновителя, по всей видимости, не утруждали себя чтением его работ. Считающееся главным сочинение Ницше на самом деле – чистейший фальсификат, агитка, состряпанная нацистскими идеологами в поддержку тезисов о превосходстве арийской расы и ее «сверхчеловеческой» природе. Сам же Ницше в своих сочинениях нередко высказывал мысли, от которых за версту несло покушением на государственные устои Третьего рейха. Он прямо говорил, что милитаристский лозунг «Германия превыше всего» означает «конец немецкой философии». Мыслитель крайне негативно отзывался об антисемитизме, а кроме того, гордясь своими польскими корнями, подчеркивал преимущество славянской расы перед немецкой: «Одаренность славян казалась мне более высокой, чем одаренность немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одаренных наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови». Наконец, чтобы не попасть на военную службу, он в 1869 году освободился от прусского подданства и до самой своей смерти остался человеком без гражданства.
Не акцентируя внимания на переменах, которые пришлись как раз на XIX столетие, трудно понять, почему Ницше пребывал «на обочине» того времени, но оказал такое влияние на XX век.
Главной темой классической философии был комплекс вопросов о сущности и строении разума, который одновременно являлся вопросом о сущности и строении мира. Мир представал в этой конструкции как связная и рационально устроенная система, живущая по законам объективной логики: Nihil fit sine ratione[8]. Этот постулат равным образом касался и процесса рассуждения (т. е. мира сознания), и событий в мире, который принято называть «реальным». Этот принцип всеобщей рациональности и обоснованности был господствующим и в естествознании, «символом веры» которого стал лозунг: «Наука – враг случайностей». Причинная механика ньютоновского образца превратилась в идеал всякого научного познания, претендовавшего на истинность (до появления квантовой теории оставалось не так много времени). Такое направление мысли внесло вклад и в теории, согласно которым общество живет по неким разумным общеобязательным правилам, а историческая случайность вообще не имеет значения. Над всем царил гегелевский тезис: «Все действительное разумно, и все разумное действительно».
Казалось бы, очевидно, что постулат о разумности всего сущего абсолютно противоречит фактам и потому просто не должен был бы появиться: «неразумность» социальных и государственных институтов, не говоря уж о поведении множества людей, слишком упрямый факт. И тем не менее, тезис этот не только сформулирован, но и был практически общепризнанным – вопреки очевидности! Сам Гегель, отвергая упрек в адрес его «философии истории», что она-де не соответствует фактам, говорил: «Тем хуже для фактов!» Так же точно относились к «эмпирическим данным» ученые всех специальностей, в том числе многие естествоиспытатели. Они либо игнорировали «неудобные» факты, коих «не должно быть» с точки зрения их теорий (хрестоматийный пример – непризнание французскими академиками существования метеоритов), либо подгоняли их под свои теоретические конструкции посредством сложных интерпретаций. В духе такого подхода единичное, уникальное событие (в том числе человеческая индивидуальность) «неинтересно», поскольку его могло и не быть.
И вот этот-то рационализм, помноженный на иррациональную веру в логичность мироустройства, склонность проецировать умственные схемы на реальный мир, пренебрежение к индивидуальности стали общим местом критики классической философии. Главное требование – отказ от «игры понятиями», от конструирования «систем», которые «не соответствуют опыту». Философия начала приближаться к жизни, и действительность, с этой новой для европейского философа XIX столетия точки зрения, перестала быть «всеобщей». Гимном индивидуальности стали работы Ницше, который не просто занялся умозрительными заключениями о «роли единичности в бытии» или чем-то подобном, а предложил свой взгляд на мир и человека в нем, уникальный не только по содержанию, но и по форме.
Ницше отрицает смысл бытия и жизни как таковой? Но ведь нет и не может быть единой для всех системы ценностей. И кроме того, рассуждал Ницше, ведь это наука убивает «живую» действительность, превращая ее в жесткую и сухую схему. Ведь кроме разума и логики как способа познания мира существуют еще чувства и интуиция – и они важны ничуть не менее рациональных рассуждений.
В XIX веке это было совсем не очевидно: «случайные» открытия – вроде пенициллина, рентгена, радиоактивности, не говоря уже о периодической системе элементов Д. И. Менделеева, – были сделаны позднее и во многом благодаря тому, что ученый мир «настроился» на случайность и поверил в нее. Конечно, сама возможность непосредственного постижения жизни, развития до сих пор остается, по меньшей мере, спорной проблемой. Но попытка Ницше обратиться к анализу «бытия вне сознания» способствовала повороту к этой проблематике у других западных философов, естествоиспытателей и историков науки; и результат не замедлил сказаться. Более того, случайность и уникальность как таковые стали объектом научного интереса. А в итоге появилась квантовая физика, генетика, кибернетика, ряд концепций, описывающих социальные процессы…
