полезла под стол. Хлопнула дверь, и стало тихо. Через некоторое время я услыхала скрип дивана и мамин сдавленный плач. Вылезла из-под стола, взяла миску и подошла к дивану. Мама лежала, уткнувшись лицом в валик.
— Не плачь, мамочка! Тут ещё осталось оладушков, он не все поел. Вставай, покушаем с мёдом.
— Не нужен мне его мёд!
— Это не его мёд, это дедушкин, от пчёлков. Пчёлки знаешь, какие хорошие? Они всё лето трудились, собирали мёд в коробочки. Дедушка дал мне мёд, а не ему.
Мама затихла. В окно барабанил дождь. На улице было темно и холодно. Я гладила маму по голове, целовала её плечо и шептала ей на ухо ласковые слова:
— Мамуленька моя, рыбочка, цацачка моя ненаглядная… Не нервичай… не плакай, я сильно, сильно тебя люблю, даже как Бабуню…
— Честное слово? — мама крепко обняла меня, прижала к груди и поцеловала в макушку. — А я думала, ты сбежала от меня, и тебя подобрали цыгане. Как мы тебя искали! Весь театр на ногах, вся милиция! Бабуне телеграмму дала, что ты пропала. Надеялась, ты каким-то образом оказалась в Одессе у неё. Ой, совсем забыла! Бабуня скоро приедет. Я ей уже сообщила, что ты нашлась.
— Бабуня?! Ура-а! — я запрыгала по комнате, упала на пол и, размахивая руками и ногами кричала, надрывая горло, — Бабуня едет ко мне на поезде! Ура-а!
— Не едет, а приедет! Отпросится с работы, сообщит нам телеграммой, и мы пойдём её встречать на вокзал. Ты лучше расскажи, как жила этот месяц. Скучала по мамке своей? — мама притянула меня к себе, прижала изо всех сил к груди.
— Я сильно за тобой скучала… И за Бабуней. А то баба Соня всегда была недовольная. Только когда пихала мне козье молоко, голос у неё был тоненький. А руки её воняли, и я не могла пить, тошнило. Пила, чтоб дедушка радовался. Он хороший. Я всегда залезала к нему на печку, и он рассказывал мне про пчёлок. Они, знаешь, умнее даже людей. А молоко, что дала тётя Люба Жоржу, от коровки, оно лучше, чем от козы. Я даже полбанки выпила.
— Какая тётя Люба? Соседка?
— Не-е. Там соседей нету. Дедушкин дом совсем один стоит в поле, вокруг дома старый забор и деревья до самого неба. Тётя Люба живёт далеко, аж в селе и доит коров. Жорж сказал, что она спрыгнула со скамейки прямо в замуж. Он с ней в школе учился, и они пели песни в концертах.
— А-а, знаю, рассказывал, когда возил меня к родителям знакомиться. Я была на том хуторе до войны, — мама отстранила меня и с хитринкой заглянула мне в глаза. — А ты что там за концерты устраивала на пересадках?
— Откудова ты знаешь? — застеснялась я.
— Жорж мне зубы заговаривал, когда привёз тебя. Я сильно его ругала. А он всё хвалил тебя, что ты самостоятельная, что уже можешь на кусок хлеба заработать, не пропадёшь. Сказал, что у тебя есть талант, и ты наверняка в артистки пойдёшь. Спой-ка мне, что ты там ему пела. Стань подальше и спой.
Я отошла на середину комнаты, выставила вперёд ногу, подняла над собой руки и только хотела запеть про голубой шар, как в горле запершило, и я закашлялась.
— Не-а, у меня счас не получится, — откашлявшись, сказала маме. На самом деле я очень застеснялась, и нос у меня как назло зачесался, — И никакой артисткой я не буду. Я лучше буду поваром. Всегда будет вкусное кушанье, и буду кушать, сколько захочу.
— Бедная ты моя курнопелечка, наголодалась в катакомбах. Давай мы сейчас попьём чаю с оладушками, что остались от Жоры-обжоры. И твои конфеты ещё есть. Я к ним не притронулась, тебя ждала.
Весь следующий день я прожила в нетерпении. Слишком длинный получился день. За окном не переставая лил дождь. Я ждала, что в окно постучит почтальон с телеграммой от Бабуни, но в стёкла ветками клёна стучался только ветер.
Телеграмма пришла через месяц, и не домой, а на театр маме. Ну почему Бабуня не смогла приехать раньше? Тогда бы не случилось тех двух страшных, позорных происшествий.
СЕКРЕТ
К началу учебного года приехала из деревни Жанна, дочка Лидии Аксентьевны. Она показалась мне невероятно красивой. Высокая, голубые глаза и светлые локоны до плеч. На ней была синяя бархатная юбка и вязаная из белой пушистой шерсти кофта. Я сразу в неё влюбилась. Печально было, что она целыми днями пропадала в институте. По утрам, когда Жанна умывалась в кухне, я обязательно выходила с ней поздороваться. Она улыбалась мне, тёрла полотенцем своё красивое лицо, забирала с полочки малюсенькие часики на тоненькой золотой цепочке и, взглянув на них, хмурилась. "Ой, бегу, бегу, а то опоздаю", — застёгивала цепочку на запястье и исчезала в своей комнате. Через минуту выбегала, застёгивая на ходу портфель. Лидия Аксентьевна уходила в институт, как она выражалась, "ни свет, ни заря". Заводила дочке будильник. Но Жанна любила поваляться в постели и вставала не сразу. Спешила, как угорелая. А я стояла посреди кухни и пыталась привлечь её внимание. Выбегая на улицу, Жанна посылала мне воздушный поцелуй. Этот момент мне очень нравился. Потом вставала мама и так же впопыхах собиралась на репетицию. В дождливую погоду мама не брала меня в театр. Мои ботиночки совсем износились, выглядели ужасно и стали тесными; ноги за лето сильно выросли. Мама стеснялась в таких старых ботинках вести меня в театр.
И вот в один злосчастный день я осталась в доме одна. Игрушки надоели. Скучала. Бродила по комнате, по коридору, по кухне в поисках какого-нибудь нового развлечения. Мой взгляд остановился на полочке, висящей над умывальником. Там виднелось множество мелких предметов. Залезла на табуретку, стоящую под полкой, и сразу увидела их. Это была моя мечта — подержать в руках, разглядеть вблизи эту прелесть, прильнуть к ним ушком и услышать тиканье этого непонятного для меня механизма. Я осторожно, чтоб не уронить, взяла часики, слезла с табуретки и пошла к себе в комнату. Долго, очень долго я всматривалась в эту сияющую золотом красоту. Часики были малюсенькими, но приятно тяжелили руку.
